Билл Брайсон - Прогулка по лесам

Вечером я рассказал об этом Кацу.

«Боже, – тихо пробормотал он, – у тебя галлюцинации начались». Но на следующий день Кац сам видел старичка целый день. Тот шел позади, на близком расстоянии, но не нагонял нас. И это было очень странно. А потом мы его больше не видели. Мы вообще больше никого не видели.

Каждый вечер мы находили укрытие. И это было настоящим подарком. Хотя и заставляло понимать, насколько жалкой стала жизнь, если ты приходишь в восторг всего лишь при виде такой родной накрытой навесом деревянной площадки. А иначе как восторгом нашу реакцию назвать было нельзя. Укрытия в этой части тропы были в основном новыми и совершенно чистыми. В некоторых даже предусматривалась метла, что придавало укрытию домашний уют. Более того, мы использовали ее по назначению, насвистывая себе под нос и тем самым доказывая, что, если уж в руки путешественника попался предмет обихода, он отнесется к нему с должной ответственностью. Поблизости от каждого укрытия находились источник воды и стол для пикника, поэтому мы могли приготовить еду и поесть в нормальных условиях, а не сидя на трухлявых бревнах. Все это было настоящей роскошью. На четвертую ночь, проведенную в угрюмых мыслях, что книга скоро будет дочитана, а это значит, что мне вечером будет нечего делать, кроме как лежать под приглушенным светом и слушать храп Каца, я с радостью и великой благодарностью обнаружил, что кто-то из тех, кто был здесь до нас, оставил роман Грэма Грина. Если чему Аппалачская тропа и научила меня, так это простому восторгу. И я думаю, что именно ему следовало бы поучиться в нашей повседневной жизни.

Я был счастлив. Мы проходили по 25–30 км в день, а не 40, как нам обещали, тем не менее, с нашей точки зрения, это было вполне приличное расстояние. Впервые за много лет я чувствовал себе бодрым и подтянутым, а мой живот больше не свисал как мешок. В конце дня я все равно уставал до изнеможения – усталость никогда не прекращалась, – однако я достиг того состояния, когда боль и мозоли были такой неотъемлемой частью моей жизни, что я просто перестал обращать на них внимание. Каждый раз, когда вы покидаете чистый и уютный город и отправляетесь покорять холмы, вы проходите через серию преобразований (такое мягкое погружение в состояние запущения), и каждый раз для вас словно первый. В конце первого дня вы осознаете, что выглядите несколько неопрятно; на второй день чувствуете, какой вы грязный; к концу третьего дня вам уже все равно, а на четвертый вы просто забываете, каково это – быть чистым. У голода тоже есть свои определенные стадии. В первый вечер вы просто до смерти хотите съесть свою лапшу, на второй вы до смерти хотите есть, но мечтаете о чем-нибудь, кроме лапши; на третий вечер вы не хотите есть лапшу, но понимаете, что лучше все-таки поесть; на четвертый вечер у вас вообще нет аппетита, но вы едите потому, что именно это вы обычно делаете в данное время суток. Мне трудно объяснить, но это удивительно приятно.

Однако потом происходит что-то такое, что ты понимаешь, как сильно, как непостижимо сильно тебе хочется вернуться в реальный мир. На шестую ночь, после долгого дня в невероятно дремучем лесу, мы вышли к травянистой поляне, расположившейся на высоком отвесе, с которого открывался просторный, завораживающий, ничем не загороженный вид на север и восток. Солнце только начало скрываться за отдаленным голубовато-серым Аллегенским хребтом, а под ним простиралась сельская местность с выстроенными в ряды крупными фермами, тут и там виднелись заросли деревьев и жилые дома, которые едва только начали тускнеть под опускающимся солнцем. Но что действительно заставило нас разинуть рот, так это вид города, настоящего города, который впервые за всю неделю оказался в десяти-одиннадцати километрах к северу от нас. С того места, где мы стояли, мы могли четко различить огромные и ярко освещенные цветастые вывески придорожных ресторанов и больших мотелей. Мне казалось, что я никогда не видел ничего столь прекрасного и чарующего. Я даже готов был поклясться, что чувствую запах жареного стейка. Мы долго смотрели на город, как будто это было что-то, о чем мы только читали в книгах, но никогда не надеялись увидеть своими глазами.

– Уэйнсборо, – наконец вымолвил я.

Кац мрачно кивнул:

– Далеко?

Я вытащил карту и посмотрел:

– По тропе примерно 12 км. – Он вновь мрачно кивнул.

– Прекрасно, – сказал он.

И я понял, что это была наша самая продолжительная беседа за два или три дня. Но больше ничего и не требовалось говорить. Мы шли по тропе уже неделю, а завтра должны были прийти в город. Это был сам собой разумеющийся факт. Мы пройдем еще 12 км, снимем комнату, примем душ, позвоним домой, постираем одежду, поужинаем, купим продуктов, посмотрим телевизор, поспим в кровати, позавтракаем и вернемся на тропу. Все это было нам известно и очевидно. Что бы мы ни делали, все было нам известно и очевидно. И это было действительно здорово.