Гульжиан Садыкова - Поверь в свою звезду!

Однажды родители вместе со мной, тогда еще малышкой, пошли в гости к своим друзьям Морущенко. Возвратились домой поздно. Оставшиеся дома дети уже спали.

Нашу бабулю почему-то раздражали такие похождения, хотя жила она отдельно от нас, а отец мой по мере возможности всегда ей помогал. Во время нашего отсутствия бабушка зачем-то надоумила Нуртая напакостить родителям, что тот и сделал, не задумываясь с превеликим удовольствием.

В дальней комнате стоял недавно купленный у соседей старенький шифоньер, который я считала супер вещью. Вот на его-то дверце братец и выразил гвоздем все свое недовольство. Кроме того, он выбросил в помойное ведро мамины касешки (пиалушки), что были памятью о ее покойной матери.

Я стояла и смотрела на это молча, но с большим сожалением и огорчением. Мама тоже была расстроена, но было тихо, никто не стал ругать и упрекать бабушку и Нуртая, а я своими маленькими ручонками пыталась отмыть посуду, как могла и еще долго смотрела на дверные царапины, которые со временем отец более-менее замазал полировкой.

В доме продолжалась обыденная жизнь. Родители очень рано вставали, отец чистил двор, заносил в дом дрова и уголь, чистил сараи, кормил скотину. Мама топила печь, готовила завтрак на скорую руку, в лучшем случае это была жареная картошка. Ну а мы наперебой с Амантаем, пытались поскорее позавтракать, потому, как после его зверского аппетита и скорости, был риск полуголодным идти в школу с испорченным настроением. А ему было просто плевать на всех и на все, он жил своим умишкой только для себя, злобным и гадким, нас с ним никогда не брал мир. В памяти лишь одни постоянные оскорбления в мой адрес. Я для него была никто и ничто. Попросту, при всех, и при родителях тоже, он запросто называл меня толстой, жирной, тушей безобразной, его нечеловеческой ненависти ко мне не было предела. Но его никто за это не одергивал, а жаль. В свою очередь и я, тоже ненавидела братца, желая в душе ему всего самого плохого. А однажды захотелось вообще избавиться от него раз и навсегда, но, не зная, как это сделать, подложила ему в постель иглу. Походив и подумав, что мама будет страдать, изменила свой план, поймав себя на мысли, что все решится само собой.

Но в душе было очень досадно, от того что отец не пресекал вовремя отвратительное поведение сыновей, не делал им замечания. Одним словом, воспитания-то ни какого и не было. Хотя родителей тоже можно было понять, им было очень тяжело и просто не до нас.

*

Помнится, я еще дошкольница, как и обычно, иду в район площади, к своей бабуле. Мои ноги сдавливают старенькие и уже совсем тесные сандалии. Каждый шаг причиняет боль, в голове единственная мысль – снять башмаки и идти босиком, хоть будет и стыдно. Возможно, вокруг подумают, что малолетка просто бродит босой, потому что тепло. Дойдя до дома бабули, огорчившись ее отсутствием и подумав, что она ушла торговать на базар, я зашла в общественный деревянный туалет, что стоял рядом, и с превеликим удовольствием скинула с ног ненавистную обувку. Возвращалась домой бодрая и довольная, предоставив отдых сдавленных ножкам, на ходу сочиняя оправдания перед мамой. Хотя особо придумывать было нечего. Просто вернувшись босой, я сказала, что сандалии больно сдавили ноги, они мне давно малые. Мама вовсе не ругалась, сама об этом прекрасно понимая. Новую обувь я уже не выбирала, просто радовалась тому, что имела.

В начале лета 66 года, волей случая я попала в инфекционную больницу. Помню только вечер дома и мой неожиданный крик, боль в горле, температура, скорая. Мама рассказывала, что тогда я находилась в критическом состоянии, и врачи упорно боролись за мою жизнь, не понимая причину болезни. Приезжали специалисты из Москвы. Манонуклеоз, как сообщили позже медики, оказался в то время явлением редким и не всегда излечимым. Родители переживали за мою жизнь, так как я часто находилась без сознания. Маме приходилось в течение долгого месяца разрываться между мной и семьей. Отец тогда говорил, что если выживет Галя, то он устроит большой той, то есть пир, и заколет барана. Так и вышло. После успешного моего выздоровления, он действительно устроил угощение среди близких.

Потеряв по своей вине четвертого ребенка, рожденного до меня, они с мамой тяжело переживали очередное несчастье. В будущем мамуля не принужденно расскажет нам о маленькой сестренке Жибек, которая прожила всего четыре месяца. После ее смерти появилась я.

Пьющий в то время отец, не известно, по какой причине ударил беременную мать в живот. В результате девочка родилась калекой, она совершенно не держала свою крохотную головку. А в последние минуты жизни, задыхаясь, глядела умными глазами на родителей, как бы осуждая их за страдания. У мамы тогда отнялись ноги, а отец плакал и страдал, осознавая свою вину. У вырытой могилки, он пытался кидаться вниз, кричал, рыдал и каялся. Похоронив ребенка, они старались не говорить более на эту тему, и тем более посвящать в это нас. Но терпению бывает предел. Вот так, случайно, не выдержав очередной ссоры, у мамы вырвались осуждения и гнев за боль и утрату. Тогда я спокойно относилась к сказанному и ни кого не осуждала, лишь просто жалела маленькую несчастную малышку.