Михаил Криницкий - Формула чемодана

Сергей и Саша потратили два часа, пытаясь дозвониться до Алексея, и бессмысленно плутали по улицам. Утренний Питер не способствовал скорейшему выздоровлению подпорченного алкоголем здоровья – машины гудели, испуская бензиновые пары, прохожие носились взад-вперёд почти с такими же угрюмыми лицами, как и в Москве, а холодные вычурные здания давили и на без того страдающую черепную коробку. Наконец, появился Алексей – с явными признаками недосыпа. Друзья не стали долго задерживаться – уже к раннему вечеру добрались на вокзал и взяли билеты до Москвы, где они вместе учились в университете.

Сергей, студент-дипломник, работал в достаточно большой лаборатории, чтобы никто не заметил его кратковременного отсутствия, и поэтому потратил один день на восстановление после тяжёлой вечеринки. Но на следующий день ему всё же пришлось прийти в институт на защиту кандидатской диссертации своего коллеги по лаборатории Геннадия. Защита прошла в лучших традициях Российской академии наук: официально, скучно и до урчания в животе долго. Судя по лицам присутствовавших, никого не восхищали формулы и графики из диссертации Геннадия – всех держала в сознании лишь мысль о скором праздничном застолье. Наконец, истязания закончились, совет поздравил выступавшего с успешной защитой диссертации и зрители заторопились в семинарскую комнату, где уже были накрыты столы.

Комната, как и бóльшая часть всего института, напоминала призрака из 80-х: на покрытых выцветшими красными обоями стенах висели чёрно-белые портреты академиков, в углу стояли пластиковые модели ДНК и белков, а в центре красовалась доска с нарисованными мелом формулами. Институт строили на закате советской империи, поэтому все крупные детали интерьера отражали высокие амбиции и планы академиков, а мелкие детали – слабость социалистической легкой промышленности. В «мирное время» в комнате проходили семинары, на которых коллеги собирались обсудить последние проваленные эксперименты и постельные интриги (основной состав института составляли женщины), а по особым случаям помещение отводилось для празднований.

Фуршет подходил к своему апогею. Оппонент уже изрядно напился и с горячим энтузиазмом рассказывал про аспирантское житьё-бытьё во времена Леонида Ильича Брежнева. Рассказ пестрел речевыми оборотами формата «Вот в наше время-то…», «Студенты уже не те» и «Да когда я был в твоём возрасте, я по ночам вагоны разгружал!».

«Наверное, именно поэтому он днём писал статьи в „Вестник Академии наук“, а не в „Nature“», – брезгливо думал Сергей и в очередной раз взглянул на Геннадия. Судя по лицу, новоиспечённый кандидат наук уже изрядно устал от его историй. «Бедняга, – подумал Сергей. – Неужели и мне предстоят такие же пытки после защиты?» В отличие от Геннадия, он сидел за столом с молодым составом лаборатории, и до него лишь изредка долетали фразы оппонента, который был слишком пьян, чтобы прочитать мольбы на лице Геннадия и отпустить его с Богом. Оппонент уже в третий раз за день начал рассказывать, как его научный руководитель в 1978 году привёл его в лабораторию, указал на два квадратных метра на полу и сказал строить экспериментальную установку. Вскоре Геннадий не выдержал и пересел за стол к Сергею, наплевав на академический этикет. К счастью, оппонент был хмельной и не заметил исчезновения слушателя, тем более что к дискуссии присоединился другой профессор.

Коллектив стола, за которым сидел Сергей, был разношёрстный: студентка бакалавриата Лена сосредоточенно пыталась разделить два смешанных по ошибке салата, чтобы съесть их по очереди; магистранты Коля и Ира активно поглощали собранный с других столов алкоголь; будущие кандидаты наук Катя и Егор обсуждали какие-то статьи; а вечный недопостдок Саша бурчал в углу. Как Сергею рассказывали коллеги, «постдоками» на Западе называли учёных, работающих после защиты кандидатской. В России же таких называли «неудачниками». И хотя лень мешала Саше написать эту самую диссертацию, последняя в российской научной реальности ему не шибко-то и требовалась для работы даже спустя шесть лет после аспирантуры.

На столе красовались традиционные русские яства; из салатов были «Оливье» и «Селёдка под шубой», которые многие русские ошибочно считают французскими. Посередине выстроились открытые бутылки вина, перемежённые более серьёзным алкоголем – водкой и ликёрами квартирного происхождения. Российская наука – дело серьёзное: опасно начинать думать, не промочив горло. Тарелки с нарезанными сыром и ветчиной окружали бутылки со всех сторон, дабы интеллигентам не пришлось мучиться и пить без закуски.