Ольга Богданова - МимоЛётное. Впечатления

…Если призрак – то галантного века, возражаю я. Плащ-домино, маска, оставляющая на виду только блестящие предвкушением глаза. Шорох длинной юбки. Звон шпаги. Они – здесь, я чувствую это. И мне не страшно.

…А после трех дней тишины маски действительно вышли на улицы. Называется карнавал.

Он давно уже – явление внутреннее, кстати, если соберетесь. Праздничные мероприятия в кафе и палаццо – разной стоимости и степени пафоса – напоминают, в зависимости от той же стоимости, либо ярмарочную клоунаду в деревне, либо театральное представление для богатых. Без участия сердца.

Но можно взять напрокат платья и камзолы 18 века (скрупулезно подобрав цветовую гамму – по семьям, чтоб пара так пара). И задевать юбкой игрушечные столики. И выпрямлять спину, и искать взглядом кавалера, который готов стать на одно колено и поцеловать руку в прозрачной перчатке – с целью просто обратиться к даме…

И непременно – маска. Даже если она кажется паутинкой, когда берешь ее. Она изменит ваше лицо и, главное, преобразит тот мир, который вокруг. Вы забудете о том, что под кринолинами – теплые брюки, что минуту назад азиатские туристы просили сфотографироваться на память (вы – первые карнавальные лица, европейские участники прибудут только на следующий день), что не найти ночью гондольера для романтической прогулки (у них профсоюз и нормированный рабочий день)…

Вполне достаточно надеть маску, чтобы ночь стала таинственной, спутники – романтическими незнакомцами, а те, кто еще не выпал из времени и пространства в карнавальную вечность, показались безжизненными тенями в Зазеркалье.

…А утром уже ты с другой стороны зеркала. Ты едешь на вапоретто, обняв вчерашнее платье в прозрачном чехле, а люди вокруг веселятся, даже если весь костюм – черное домино, фанатский колпак и маска из папье-маше. Пьяный оркестр, муниципальные шествия, рок-концерт… Ты с чувством превосходства скользишь мимо и укоризненно качаешь головой: карнавал умер… Давно ли? 200 лет назад? Нет, вот только вчера, на глазах у тебя, когда кринолины, перчатки и вуали вперемешку с мужскими чулками, пряжками и шляпами обессилено уснули в гостиничном кресле. Так и город – умирает уже 200 лет. Об этом пишут великие: о недолгом сроке, оставшемся старым сваям посреди зеленого моря. Пишут два века. А для меня город умирает, когда я уехала, – и всплывает вновь – Летучий голландец! – когда в аэропорту «Марко Поло» мы садимся в катерок под именем «такси».

Ну, за что же ты любишь ее, Венецию Морскую? Тающую, размокшую, тонущую? Не-живую?

Как объяснить? Почитайте путеводители – которые о высоком. Но кроме достопримечательностей и исторических очерков… Перейдите через Риальто туда, где наших (посторонних) – почти и нет. Там голуби не выпрашивают корм, а нахохлившись спят на высоких подоконниках. Там старик на глазах прохожих отливает из муранского стекла бабочек и виноград, да так, что они оживают. Там покрывают столики бумагой, и из тарелки с отбитым краешком можно попробовать самую вкусную в мире домашнюю пасту. Там маленькие дворики, ступеньки которых ведут в лагуну – и больше никуда.

А если страшно, то и на туристической стороне – посмотрите в витрину, где в прозрачной вазе груда стеклянных вишен, мой трехлетний навязчивый бред. Мы покупаем их дюжинами, а дома высыпаем в вазу, которая никак не может наполниться. То ли она бездонная, то ли это просто город дает повод вернуться… Зайдите во «Флориан» – где, если провести пальцем по столу, есть шанс через время почувствовать прикосновение Байрона или Бродского. Там, во «Флориане», дают лучший в мире горячий шоколад. И играет оркестр. Музыка включена в счет – кто сказал, что прекрасное может быть даром? Даром – без денег? За все ведь приходится платить.

За мокрый климат – штукатуркой и чахоткой. За голые плечи в разгар зимы – горячечной лихорадкой и заложенным носом. За любовь – разлукой.

Пять дней – это очень мало. Только привыкнуть. Только шагнуть в морской прибой – а до таинственных глубин сколько? Жизнь?

В этом городе нельзя жить. Очень хочется, но нельзя. Потому что, кажется, здесь не живут и не умирают. Здесь окунаются в Вечность, и все остальное не имеет значения.

Я обязательно вернусь. Хотя тебе, Венеция, это должно быть все равно: уж сколько их упало в эту бездну…

Ты – средневековая красавица в расшитом золотом, но потрепанном веками платье. Ты не снимаешь маски – ни перед чужими, ни перед своими. И только на обветренных мокрых фасадах появится новая трещинка, незаметная среди других: зарубка на память, жестокий любовный счет. Моя душа где-то здесь, зацепилась чулком – и тонкая ниточка тянется через всю Европу. Тянется и не рвется.