Елена Блаватская - Письма из пещер и дебрей Индостана

Шамрао вдруг прервал свой рассказ и разом онемел на месте.

Пред нами стояла Кангалимм.

Мы всё было смутились, до такой степени появление её было неожиданно. Под влиянием рассказа Шамрао мы не видали ни как, ни откуда она явилась: и если б она выросла из-под земли, то этот факт не застал бы нас более неприготовленными и удивил бы не более, чем удивила нас её поразительная личность. Нараян вытаращил на неё свои большие чёрные глаза, а бабу смущённо щёлкнул языком…

Вообразите себе трёхаршинного роста, обтянутый коричневым сафьяном скелет, на костлявых плечах которого посажена крошечная мёртвая головка восьмилетнего ребёнка! Глаза, глубоко впавшие и вместе с тем такие огромные, до такой степени пронизывающие вас насквозь своим дьявольским жгучим пламенем, что вы чувствуете под этим взглядом, как ваш мозг перестаёт работать, мысли начинают путаться, а кровь холодеет в жилах… Я здесь описываю свои личные чувства и описываю довольно слабо. Но и полковник, и У*** сильно побледнели, а У*** так даже плюнул.

Конечно, это впечатление длилось не долее нескольких секунд: и когда её мертвенно-пристальный и вместе жгучий взгляд оторвался от нас, чтобы перенестись на простёртую пред ней толпу, оно так же мгновенно изгладилось, как и явилось. Но всё наше внимание сосредоточивалось теперь на этом замечательном создании…

Триста лет? Почём и как кому это знать? Судя по её наружности, ей можно было дать с таким же вероятием или невероятием и тысячу лет. Пред нами стояла неподдельная, живая или скорее одарённая движением мумия, до того высохшая, что она казалась как бы застывшею с самого сотворения мира. Ни время, ни невзгоды жизни, ни самые стихии не могли ни коснуться, ни даже повлиять более на эту статую смерти. Всесокрушающая рука времени, коснувшись её в свой предназначенный час, сделала своё дело и – остановилась. Такою явилась пред нашими глазами колдунья «Мёртвого города».

И со всем тем ни одного седого волоска! Длинные, чёрные, как смоль, блестящие от кокосового масла и отсвечивающие каким-то зеленоватым блеском волосы тяжело падали прямыми, как стрелы, густыми космами вдоль спины и до самых колен… «Говорят, у покойников… у вампиров растут в могилах волосы и отрастают ногти», мелькнуло у меня в голове. И в то же время, к величайшему моему стыду, я старалась разглядеть ногти на руках и ногах отвратительно страшной старухи… А она?

Она стояла по-прежнему неподвижно, словно превратилась в безобразного бронзового идола, и устремив свои углём горящие глаза в толпу, раболепно лежащую в пыли у ног её. В одной руке она держала небольшое медное блюдце, на котором пылал большой кусок горящей камфары, а в другой горсть рису. Желтоватое бледное пламя, развеваясь по ветру, почти касалось её лица, лизало ей подбородок и освещало её мертвенную голову; но она, казалось, не чувствовала и огня. Вокруг её морщинистой, как гриб, тонкой, как косточка, шеи лежал тройной ряд не то медных, не то золотых медальонов, а голову окружала такая же змея. На жалком подобии тела кусок шафранного цвета кисеи; вокруг торчащих рёбер – такой же…

Девочки, приподняв головы, вдруг завыли пронзительным животным воем, и их примеру последовал и старик. Тогда ведьма, судорожно встряхнув головой и будто приподымаемая на пружинах, медленно начала свою заклинательную молитву.

– Ангатти энне-ангатти! … [104]– шептал Шамрао, с которого лился крупный пот. – Богиня… одна из семи сестёр уже вселяется в неё… Смотрите!…

Рекомендация была излишней – мы смотрели во все глаза.

Сперва медленно, судорожно и как-то неровно засеменила ногами колдунья; затем постепенно её движения стали плавнее; и вот, будто приноровившись к выбиванью барабанной дроби, нагнувшись всем длинным телом вперёд и угрём извивая его во все стороны, она понеслась с невероятною быстротой вокруг пылающего костра… Сухой лист, погоняемый вихрем, несётся не быстрее. Беззвучно падают на скалистую почву её босые костлявые ноги; чёрные космы разлетаются, как стая змей, во все стороны, хлещут простирающих к ней руки больных зрителей, навиваются словно живые… Кого ни заденет чёрная прядь на голове этой фурии, тот так и падает на землю, рыча от счастья, благодаря богиню и считая себя излеченным!.. То ведь не развевающиеся косы ведьмы хлестнули его, то сама богиня , одна из «семи», дотронулась до избранного!..

Быстрее, всё быстрее летят дряхлые ноги; молодые, крепкие руки барабанщика еле поспевают за ними; а старуха всё мчится вперёд… Устремив неподвижный, мертвенный взор свой во что-то для всех невидимое, для неё одной присущее, она лишь по временам и на одно мгновение заглядывает в лица стоящих, пронизывая их насквозь этими взглядами; и на кого взглянет она, на того и бросает зёрнами сухого риса. Маленькая горсточка кажется неистощимою; словно в морщинистой ладони спрятан мешок самого Фортуната. Но вот, она вдруг останавливается, будто вкопанная. После этой длившейся, по часам, ровно 12 минут бешеной скачки вокруг костра вы думаете она шатается, падает?.. Ничуть. Ни малейшего знака утомления, ни капли пота на мертвенном лице! Она остановилась лишь на две секунды, дабы дать время богине выскочить из неё. И вот, в один прыжок, не посрамивший бы и дикой кошки, она перескакивает через костёр, и в один взмах уж очутилась в глубоком танке, возле портика, по горло в воде. Окунувшись один раз с головой, где под водой ею овладевает другая сестра богиня, она снова выскакивает из колодца и ждёт – олицетворённое подобие головы Медузы… Мальчик в белой одежде подаёт ей другое блюдечко, с другим куском зажжённой камфары. И вот она опять несётся.