Глеб Давыдов - Книга трипов. Странствия и перемены

Я в плену. Казнь не отменили.

Я пытаюсь придти в себя от внезапного культурно-эротического шока, а в это время Мортеза рассказывает кое-что о себе. Несколько лет назад он работал на немецкую туристическую компанию. Возил немцев по Ирану, показывал им достопримечательности. Потом бизнес закрылся, и он вынужден был стать таксистом. «Однажды даже мое стихотворение опубликовали в немецком журнале, – с гордостью продолжал Мортеза. – Дай-ка мне свой блокнот, я сейчас напишу тебе стихотворение! Я сделал его двадцать лет назад!»

Она смотрела мне в глаза. Одновременно сквозь меня и внутрь меня… Глубокий взгляд. Шах Насреддин будто специально подослал ее. Я чувствовал, что падаю куда-то высоко в бездну, в звучащую бездну, из которой доносился плач по имаму Али. Мортеза протянул мне блокнот:

Вот мой перевод на русский:

Мортеза смотрел на меня с каким-то пингвиньим добродушием и отогревал мое обледеневшее под взглядом персиянки сердце. У Мортезы особенный взгляд – зрачки-точки в зеленых близоруких глазах. «Саади…» – почему-то подумал я, глядя в эти глаза. Впрочем, в стране, где поэтам поклонялись как богам, живущим среди людей, встретить именно поэта было не слишком удивительно.

Он заговорил:

– Это стихотворение отражает мою сущность. Если хочешь узнать меня, понять, то пойми это стихотворение. Что-то ты все оглядываешься?!

– Кто эта женщина? Она совсем не похожа на других женщин, которых я видел в Иране!

– Это шлюха! Я не люблю такой тип людей. Они думают только о сексе. Пойми, я не считаю, что секс – это плохо, я не против плотских наслаждений, но… секс – это часть жизни, а не вся жизнь! А для этих людей тело – это главное и единственное. Они молоды и совсем не чуткие. Например, они никогда бы не поняли это стихотворение, а ты – поймешь, я это чувствую. Они не плохие, но это не наши люди.

Я спрашиваю Мортезу, почему он перестал писать стихи.

– Нужны моменты одиночества, когда твой мозг погружается в какое-то странное состояние, переживает специальный опыт, не имеющий ничего общего с повседневностью. Если ты очень много думаешь о деньгах, о быте, о том, как прокормить семью, такие моменты посещают тебя все реже и реже. Так случилось и со мной. Я просто перестал чувствовать это.

Плач по имаму оборвался.

В наш последний день в Тегеране я уговорил Мортезу перевести на английский еще одно из написанных им стихотворений.

Начало ноября. С деревьев падали на землю первые желтые листья. В Тегеране медленно наступала осень. Было ли это посвящением? Передачей традиции? Может быть, предупреждением? Или просто старый тегеранский таксист впал в слишком сентиментальное состояние духа? Неважно. Какая разница… Я чувствовал, что встретил настоящего поэта.

По радио в такси тихо играла «Лунная соната».

Здание мечети, надписи на фарси над бесчисленными лавочками и магазинами… и Бетховен, сыгранный без единого намека на европейскую чувственность, с поистине лунным, восточным, почти механическим спокойствием… Из приемника лилась «Лунная соната», а в уставшей от бессонницы моей голове, покачивающейся на сиденье в такт движению авто, сквозь радиопомехи изгибалась мелодия Coil с альбома «Love’s Secret Domain».