Георг Даль - В краю мангров

Мы двинулись в путь, как только развиднелось. Первые два километра шли по лугам, среди высокой, в рост человека, росистой травы ярагуа. Гулко хлопая крыльями, над нами пролетали голуби гуарумера; зеленые амазонские попугаи парами спешили на деревья, где их ждал завтрак.

Луга сменил кустарник, и мы нырнули в сумеречный зеленый туннель.

Несколько лет назад тут был девственный лес. Жители деревни свели его, чтобы посадить кукурузу или маниок. Собрали урожай, а так как почвенный слой был здесь слишком мал (бананов не разведешь), участок забросили. Уже к концу очередного дождевого сезона лес начал отвоевывать свою землю. Появились побеги, кустики быстрорастущих с рыхлой древесиной и крупной листвой бальсы, цекропии и еще каких-то пород. Они переплетались с травами, с острыми, как нож, колючими лианами… И вот уже стоит сплошная стена, без мачете не пробьешься.

Хорошо еще, что тропу постоянно возобновляли рыболовы, дровосеки и те, у кого были свои маленькие участки выше по реке.

Затем мы вошли в разновозрастный растрохо, как называют в Колумбии вторичный лес. Здесь тропа была шире, деревца повыше и между ними уже появилась поросль других пород: сейбы, караколи, сапана, воладора, седреллы. Если их никто не срубит, они устремятся ввысь и закроют небо. И возродится глухой дремучий лес.

Чем дальше, тем река стремительнее и прозрачнее. Длинные пороги разделяли плесы и зеленые зеркала глубоких заводей. К самой воде склонялись сурибио с остроконечными, кожистыми листьями и твердой, плотной древесиной.

В десяти километрах от деревни кончались старые расчистки, и деревья сомкнули густые кроны высоко над нами. По обе стороны реки потянулись низкие гряды — предвестники гор. Кое-где обнажалась коренная порода.

Рубеж страны индейцев…

Из зеленой тьмы, из лесной пучины выплывали воспоминания.

Вон там, на пороге, опрокинулся наш плот, когда До-чама и я плыли в деревню за солью. В этом урочище в самое голодное время я подстрелил двух пекари; ночью притащил добычу домой, в хижину, где меня ждала жена. А вон на той гряде, за изгибом реки, убил своего первого медведя. Это было почти ровно четверть века назад.

Скоро первый брод. По соседству на перекате ревела вода. Любопытно, жив ли еще старый крокодилище, что прятался на плесе под порогом и таскал у индейцев собак и свиней? За ним же числился бесследно исчезнувший негр-золотоискатель.

Передав дробовик Веласкесу, я взял штуцер и подкрался за камнями к заводи.

Старика я не застал, зато шагах в двухстах от меня на песке лежало «новое издание» чуть поменьше двух метров. Ружье доброе, ему это расстояние нипочем, но ведь сколько потом возни — снимать кожу, вываривать череп. Был бы еще крокодил покрупнее. А на такого недомерка жалко тратить день. Это соображение спасло ему жизнь.

Мы срубили себе палки и вошли в реку; посередине было по пояс.

Вдруг у порога метрах в тридцати от нас что-то вспенило воду. Нечто большое, желто-зеленое скользнуло над дном плеса и пропало в глубокой заводи.

Я проводил мушкой загадочный силуэт, но он мелькал слишком глубоко: стрелять бессмысленно.

Кто это был: старый злодей или «наследник престола», не уступающий ему размерами? Сколько лет живет крокодил? С какой скоростью растет он на воле?

Мы еще многого не знаем.

…Позади пять-шесть бродов, впереди голый каменистый берег. Солнце перевалило через зенит и нещадно жгло нас. Ничего, еще один брод — и сделаем привал.

За рекой высился сумрачный дремучий лес, сочную зелень которого не могло спалить никакое солнце. Внезапно послышался шум сильных крыльев, и из леса вырвалась птица величиной с глухаря. Увидела нас, метнулась в сторону… Поздно. Тишину пробил выстрел, и гокко тяжело упал на камни. Есть приварок к рису!

Мы не заметили, когда на противоположном берегу появились индейцы. Вот они, два смуглых крепыша с красными набедренными повязками, в руках у них длинные духовые трубки.

Я повесил ружье на дерево, отошел от него, вытянул руку ладонью вперед и крикнул:

— Бари-саума!

— Бари-кауа! — последовал нерешительный ответ.

Один из индейцев пошел к нам через реку. В десяти шагах остановился, коричневое лицо с черными и красными черточками на щеках, носу и подбородке расплылось в улыбке.

— Мой отец До-хиви!

— Мой сын Има-нгаи!

Это был один из сыновей Выдры. Впервые я увидел его, когда он только-только научился ходить. Теперь ему лет двадцать пять — тридцать, женат (судя по раскраске), и дети, наверно, есть. А молодой парень, стоящий на том берегу, очевидно, его младший брат Кусто, который называл мою жену «белая мама».