Георг Даль - В краю мангров

Непонятный запах у этой темной, но прозрачной воды среди мангров. Долго стою неподвижно, стараясь определить его. Нельзя сказать, чтобы он был неприятным или раздражающим. Вместе с тем он словно будит в душе нечто такое, что обычно дремлет в самых глухих уголках подсознания. И чудится мне: черные безмолвные озера вложили в этот запах таинственную притягательную силу, чтобы принудить меня войти в густой ил на опушке леса, нырнуть в воду и плыть, плыть с широко открытыми глазами среди корявых корней.

Одно видение сменяет другое. Удивительные рыбы выглядывают из нор между корнями причудливых, неведомых мне растений. Невиданные ракообразные с выпученными глазами переступают длинными, тонкими ногами. В донном иле копошатся покрытые толстой броней рыбоподобные существа с острыми, как кинжал, шипами на груди вместо плавников. А сам я — кистеперая рыба с крупной эмалевой чешуей и легким вместо плавательного пузыря.

Это запах первобытных времен, запах пересыхающего девонского болота, окруженного лесом из тайнобрачных, где ползают древние тараканы и примитивные скорпионы. В таком болоте некогда обитали и мы, тогда кистеперые рыбы. Остальные прарыбы и бесчелюстные панцирные остракодермы вымерли, когда озеро высохло, как сегодня ночью умирают полурылы и сардины. Но мое племя выползло из топи в заросли плаунов; наши щитовидные железы уплотнились, на грудных плавниках появились локти, запястья, лучи плавников стали пальцами.

Никто не назвал бы нас красавцами, наверно мы выглядели неладно скроенными, зато мы прокладывали путь новому, были первыми наземными позвоночными. Орел и лебедь, райская птица и газель — все они побочные ветви нашего развития.

Я мог бы увидеть наш «дебют» даже сегодня ночью, если бы мог перенестись достаточно далеко от нашей маленькой сумрачной планеты в другую галактику, за триста миллионов световых лет, и если бы мои глаза, которые несравненно слабее глаз сапсана или скопа, были способны преодолеть фикцию пространства, подобно тому как моим мыслям порой удается преодолеть фикцию времени, во всяком случае обнаружить в нем прерывность, нащупать «складку» в измерениях.

В черной воде отражаются звезды, с болотного озера за лесом доносится странный, точно вопрошающий крик кваквы. О чем она спрашивает? Быть может, о том, почему луч света от одной из этих блестящих точек там, вверху, космическая искорка поколебала законы наследственности и сделала одного из ее предков археоптериксом, а одного из моих — первобытным млекопитающим? Или о том, что же такое луч?

Волновое движение. В конечном счете, наверно, вся материя: энергия, песок, звезды, мысли — только лишь волновые колебания, ритмы. И наша вселенная, которую мы не можем представить себе ни конечной, ни бесконечной, есть сумма всех ритмов. Музыка сфер, говорили древние.

Вопрос кваквы все еще звучит в моих ушах, когда я — шагаю по песку к лодке.

Отталкиваемся шестами и идем дальше вдоль берега. Пройдя километр-другой, делаем новый замет. Горка серебра и перламутра на носу чалупы с каждым разом становится все больше.

После четвертого замета сетный мешок особенно тяжелый. Вытягиваем его из воды и слышим своеобразный звук, будто рычание. В неводе лежит что-то плоское, блестящее, цвета ила. Угрожающе извивается длинный, как хлыст, тонкий хвост.

Один из ребят осторожно приподнимает сеть, другой хватает этот скользкий хлыст и выбрасывает на песок здоровенного хвостокола.

У основания длинного хвоста — два плоских зазубренных шипа. Один из них, сантиметров пятнадцать в длину, вздернут; другой, покороче, частью скрыт в тканях. Это запасное оружие. Когда сломается первый шип, второй поднимется и заменит его.

Если нечаянно наступишь на такого ската, притаившегося на дне в тине или песке, он обовьёт ногу хвостом и вонзит в нее шип. Нередко шип так и застревает в ранке. Зазубрины не дают выдернуть его, а если попробуешь вытянуть, порвешь и мышцы и сухожилия. В крайнем случае остается только протолкнуть шип насквозь и вытащить с другой стороны. Слизь ската довольно ядовита, к тому же рана почти всегда загрязняется.

Ничего удивительного, что в прошлом индейцы полуострова Гуахира делали из грозных шипов хвостокола наконечники для своих отравленных стрел.

Здесь, в заливе Морроскильо, скатов порядочно, попадаются величиной со стол. Мы убиваем их десятками во время ночного лова. Кое-где на побережье их едят.

Казалось бы, какие могут быть враги у хвостокола. Но враг есть, и нешуточный. Рыба-молот — любительница скатов. Когда препарируешь крупную рыбу-молот, частенько находишь в ее теле шипы хвостокола.