Ирина Летягина - Год, в котором не было лета. Как прожить свою жизнь, а не чужую

Желание побриться наголо зрело во мне около двух лет. Мне хотелось встретиться с самой собой, без шаблона фемининности и внешней привлекательности, мне хотелось увидеть в себе человека без признаков пола, перестать бояться потерять женственность и преодолеть гендерные стереотипы.

В двадцать пять лет за ночь перед началом тропы я решила, что сбрею свои волосы.

Бритье для меня было ритуалом. Мне хотелось избавиться от волос, которые помнили меня с самого детства. Помнили мои поражения, манипуляции, дурные поступки, ошибки и боль. Помнили радость, победы, смех. Они слишком много всего помнили, и я больше не хотела носить эти воспоминания на собственной голове.

Для меня было очень важно, кто меня будет брить. Я не смогла бы просто прийти в салон, где незнакомый мне человек взял бы в руки машинку, а после того, как все будет закончено, просто попросил бы меня оплатить стоимость мужской стрижки в кассу. Я хотела доверять человеку, у которого в руках будет машинка, я хотела понимания и принятия моего поступка. Я хотела помощи в моем прорыве. Не так просто сбрить волосы, даже если хочешь этого и чувствуешь готовность увидеть свой череп.

Юля стала моим избавителем от воспоминаний. Ей я доверила нажать кнопку перезагрузки. Она увидела во мне человека в первую очередь. Она поняла, зачем мне это нужно. Она отнеслась к предприятию с уважением и простотой.

Я сделала фото с длинными волосами, расчесав их перед стрижкой. Мне хотелось поговорить с собой, поблагодарить их за красоту. Мне не было страшно. Когда Юля взяла в руки машинку и начала брить правый висок, она спросила: «Может быть, передумаешь?». Я задала этот вопрос самой себе. Внутри меня родился отклик. Мне надо встретиться с собой. Волосы чудесны, красивы, они приятно пахнут и развеваются на ветру. Но эта белая кожа, которая появилась на месте, где подруга прошлась машинкой, напомнила мне многое.

Она начала формироваться, когда мама отдалась моему отцу, доверившись и приняв риски отторжения. Она помнит, как я билась внутри тела своей мамы, желая выйти на свет, как ее посыпали перцем для стимуляции волос, помнит воду в озере, когда я училась плавать, помнит первые стрижки холодными ножницами, которые делала мне мама, помнит дым костра, в котором я обожгла руку. К ней прикасались с нежностью руки людей, которые меня любили, мужчины играли моими волосами. Это та самая кожа, к которой я пыталась пробраться сквозь копну волос, запуская ладони в свою гриву.

Это та первозданность, к которой я шла. Мои волосы стали ощущаться как одежда, старая и полинявшая. Я купалась в ней в водопадах, она грела меня зимой, я оборачивалась в нее, когда мне было страшно, когда готовилась к удару и зализывала раны. Она пахла солью слез и моря, солнцем, песком и потом. К ней прикасались сотни рук, ее видели миллионы глаз, она по-прежнему хороша, но мне нужно раздеться. И я сказала подруге, чтобы она продолжала. Мне не терпелось увидеть себя без волос.

Бритые части головы чувствовали холод и сквозняк, ветер в квартире, который постоянно меняется. Последняя прядь все еще росла из моего лба. Мне хотелось скорее снять этот лоскут одежды.

Когда Юля закончила стрижку, первое, что я сказала: я такая красивая. А Юля восторженно улыбнулась мне в зеркале. С меня словно слетело все наносное. Я боялась себя самой: увидеть себя лысую и испугаться отражения в зеркале. Но я, наоборот, почувствовала себя красивой. Такой естественной, словно не было этих двух лет раздумий, чтения литературы о волосах и убеждения себя, что это все глупая затея.

Мое сердце знает лучше.

На следующее утро после бритья я отправилась по тропе пилигримов из Севильи. Мне предстояло пройти около тысячи километров через всю Испанию на своих двоих.

В начале пути я была уверена, что я буду словно монах-отшельник: ни с кем не буду общаться, стану питаться дорожной пылью и водой родников. Мне хотелось спятить, возродиться, изведать тяжесть ноши на своих плечах. Мне хотелось быть бравой. Мне хотелось проходить каждый день по 30 км. Я начала свой путь бритоголовым солдатом, который был готов рвать жилы и тянуть лямку пути, мучиться болью в ногах и спине, который надеялся только на себя. Генерал, управляющий солдатом, был глуп и безжалостен. И его не свергнешь, против него не взбунтуешься, потому что генерал жил в моей собственной голове. Он отдавал приказания и не жалел для солдата розог. Мне хотелось пройти путь на одном дыхании, пролететь его от начала до конца на одной голой мотивации, ни разу ни с кем не заговорив. Мне казалось, что тропа дастся легко, раз испанские пенсионеры могут ее пройти и приюты есть в каждой деревне.