Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

(Как потом выяснилось, после очередного непризнания Западом Лукашенко взбеленился и приказал терзать всякого западного человека, вздумавшего сдуру ступить на белорусскую землю, всеми мыслимыми видами издевательств.)

Выхожу с ней в вокзал. Картина не меняется. Кампания еще очень свежа, поэтому и наш капитан и другие неправдоподобно неподкупны. И вот преступницу Изабель с двух сторон подхватывают два пограничных молодца и очищают от нее родную белорусскую землю – запихивают ее (без всяких билетов) в вагон, идущий в Варшаву.

Из Варшавы ей удалось перелететь белорусское государство без визы через верх. Дороговатое, конечно, вышло путешествие; но учение, как говорят, дорогого стоит.

А 22 июля я уже был в Новгороде и впервые увидел то, что стало предметом моих занятий на целый ряд лет, – Новгородский восковой кодекс.

Из письма Лены Гришиной. 31 октября 2000.

… Можно, например, по осеннему Геттингену погулять, вдруг какая немка красивая встретится, на нее можно посмотреть, не вспоминая о Псалтыри. Еще бывает природа, леса, небеса, чудеса и все такое.

Из ответа Лене Гришиной. 5 ноября 2000.

… Письмо Ваше трогательное, только как Вам удалось сморозить такую безмерную глупость: красивую немку! Разве Вы не знаете, что Господь обделил этот народ, сказал: дам вам гегелей и гумбольдтов, но только не это. Так что только если какой-нибудь романтический тевтон вывез себе жену из России или Италии. А холмы и леса – это есть, они подметены, у входов в леса стоят огромные карты с указанием тропинок, точек красивого вида и скамеек.

Из письма Лене. 12 ноября 2000.

… Он [Лефельдт] ведет себя так восхитительно, как будто ему кто-то насмерть приказал не таскать меня в академию и не знакомить с господами профессорами. Спрашивает только одно: удобно ли Вам работается.

Так ничего, хотя и голодновато. Уже два раза (!) варил овсянку – сразу по полной кастрюле, чтобы доотвалу.

Статьей Живова зачитываются в Италии, и вот меня уже требуют в Падую и во Флоренцию об этом им докладывать.

[Статья Живова в каком-то из популярных журналов – рассказ о чтении скрытых текстов Новгородского кодекса.]

Лене Гришиной. 14 февраля 2001.

Здесь уже приоткрывается весна – не хуже, чем у Вас на Украине. Настолько, что взял да и сорвался с места на три дня в Париж. А там вообще было голубое небо (правда, если честно, то только первый день). А Парижем могло иной раз пахнýть в любую погоду – в лифте, например. А видеть ни на одном перекрестке не видел ничего, чего бы не видел столь же явственно в произвольный момент в произвольном месте, закрыв глаза. Даже уже и не понимаю, хорошо это или плохо.

Анюте. 15 февраля 2001.

Париж до неправдоподобия равен самому себе. Более наглядного свидетельства бренности отдельного маленького человеческого существа не придумать. Я бы возил в Париж солипсистов, которых надо вылечить от идеи, что мир – это их представление и умрет вместе с ними. И мелкие нелепые парижские новизны, вроде гигантского колеса обозрения, высотой в три обелиска, не где-нибудь, а на place de la Concorde, или покрытия Эйфелевой башни сверкающей чешуей, не только не нарушают этого саморавенства, но даже как бы его подтверждают.

И, конечно, несравненное ощущение, будто в кино с отключенным звуком вдруг дали звук!

Свожен по культурной программе среди прочего не куда-нибудь, а в Gaîté Montparnasse и в Atelier – на одну пьесу неплохую и одну блистательную. И говорят не пулеметно, как в Comédie Franęaise, а совершенно по-человечески. О чем ты говоришь! – восклицает Ирен. – Это же Catherine Rich и сам Philippe Noiret!

А еще я тебя познакомлю с Жакобом, говорит Ирен. Оказался поразительный человек. Учитель, еврей из Алжира, все свободное время ищет в Сахаре следы насильственно мусульманизированных евреев XIV века. И нашел! Нашел могильные плиты в пустыне. А раньше преподавал в Алжире, пока в его классе не похитили по бедуинскому обычаю в жены девочку-ученицу. Он заявил властям (тогда уже независимого Алжира) – и его тут же в тюрьму. Как израильского шпиона. Его друг заявил по этому поводу протест – и того немедленно в ту же тюрьму. (Это, случайно, не подрывает твоей гордости за уникальность и неповторимость твоей родины?) И сколько-то лет по тюрьмам, пока их двоих не вызволили разные международные комитеты спасения. А с другом потом было так. Он не видался с родственниками, пока не пришлось поехать на похороны матери (отца уже не было). Так братья и сестры заскандалили из-за дележа наследства уже на дороге с кладбища к дому. Тогда он сказал: подождите меня здесь, мне нужно ненадолго зайти в дом. Зашел в дом, залил все бензином и сгорел вместе с домом и всем наследством. А ты говоришь: Шекспир! А я смотрю на этого Жакоба с его мягким голосом, и мне совершенно ясно видно, что они с другом были очень похожи.