Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Показались знаменитые Isole Borromee: Isola dei Pescatori, Isola Bella, чуть в отдалении – Isola Madre. Железная дорога проходит высоко над водой, так что озеро и острова видно почти сверху. Игрушечные дома на островках растут прямо из озера. Неправдоподобно красиво – сколько ни слушай о том, что всё это туристское и слишком сладкое.

Еще несколько часов, и вот уже Венеция. Все выглядит здесь очень неожиданно: над Canal Grande стоит туман, солнце как луна, гондольеры и гондолы – черными контурами, изысканнейше!

30 марта. Венеция.

Сцена посреди Piazza: laureata (т. е. только что получившая университетский диплом) – красивая высокая девица классического типа; на голове огромный венок, перевитый желтой лентой. С ней дама, скорее всего мать, которая кричит на всю площадь: «Dottore! Dottore!» (= вот чем стала ее дочь). В руках у laureat'ы изящная желтая кепочка; в нее синьоры (не туристы!) кидают деньги («per la fortuna») и целуют ее в обе щечки.

Апрель 1993. Удине.

Едва ли не главное удовольствие моей здешней жизни – велосипед. Выезжаю за город всякий раз, когда позволяет погода и университетские занятия.

5-го доехал до Reana del Roiale. Погода божественная: солнце, легкий ветерок. На полгоризонта горы – видны так, что кажется, до них еще полчаса и доедешь. Поля, тишина, раннее лето.

8-го доехал даже до Чивидале. Туда узенькими деревенскими дорогами, через Поволетто и Торреано, так что получилось километров двадцать. Горы туманны, но становятся всё ближе и четче – пока, наконец, не подъехал прямо к первым холмам. Цветы, цветы, сельская Италия! И всё это своими ногами! Не хуже, чем переход из Тиррении в Марина ди Пиза. В Чивидале поездил по городу; рискнул оставить велосипед, пока зашел в замечательный Tempietto longobardo (VIII века). На обратном пути начался дождичек, пришлось ехать магистралью; это 17 км, но с чудовищными мастодонтами-грузовичищами, которые обгоняют тебя на страшной скорости. Но даже и это оказалось приятно.

9-го съездил в Тричезимо. Полевые дороги, солнце, ветерок, прохладно. Удивительно нежные итальянские деревенские пейзажи, со слабо виднеющимися горами вдали. Черепично-красные пологие крыши с огромными карнизами; охряные, белые или серые стены; пинии, кипарисы, еще спящие виноградники.

Племянница синьоры Анджелины, нашей соседки, никогда не была в Риме (сама Анджелина явно тоже), только в Пизе и Флоренции, когда училась в школе. Муж – железнодорожник, имеет право на giro del mondo (кругосветное путешествие) бесплатно. Но говорит: «Неужели я и в отпуск поеду на поезде? Поезжай одна». Так что не поедет никогда.

Рассказ Джорджо Циффера: В Сицилии мать с двумя детьми. Как их зовут? – Didone e Enea. – Неужели? – Да, именно так: мальчик Didone, девочка Enea.

15 октября 1993. Женева.

Сижу на Collège des professeurs. Человек 50 четыре часа подряд обсуждают сплошь административные и денежные вопросы. Тяжкое борение старенького Прието с молодыми волками-хомскианцами.

За распахнутым окном теплый вечерний дождь. Он гипнотизирует. Смотрю – и охватывает чувство совершенной ирреальности окружающего. Где я? Что за фарс – что я считаюсь как бы членом этого! Трудно передать, до какой степени мне всё это чуждо! Видимо, это какая-то игра. Так не заигрался ли я?

29 октября. Вечером звонок Нива: умер Лотман.

1 ноября. В газетах заголовки: умер Феллини.

24 ноября и далее. Аверинцев проводит этот семестр в Женеве. Читает курс по русской духовности (по-французски) в так наз. Европейском Институте. Слушателей, к сожалению, совсем мало, и они как-то не особенно внушают веру в то, что эта премудрость в них вместится. Вот некоторые запомнившиеся тезисы.

Старославянский не может передать всего богатства греческого. Русская духовность до XIX века невежественна (Possevino: «summa ignorantia omnium rerum»), ее сила в ином – в иконописи. А в XIX веке сила перемещается в литературу.

Жорж Нива на этих лекциях исполняет свою роль приглашающего «хозяина»; в то же время постоянно подпускает шпильки и подсмеивается над Аверинцевым. Но Аверинцев серьезен и его игры не принимает (может быть, даже не замечает).

Вспоминаю свой очень давний разговор с Аверинцевым (других серьезных разговоров у меня с ним, пожалуй, и не было). Его слова произвели на меня тогда очень сильное впечатление – своей ясностью и бесстрашной прямотой. Аверинцев сказал: «Область, к которой относятся мои занятия, – не наука и не искусство; но она не менее интересна для человека, чем наука и искусство. Человечество, однако, не выработало для нее отдельного имени, и за неимением такового ее относят к науке. Она сродни, ну, скажем, умному застольному разговору».