Игорь Забелин - Встречи, которых не было

В упомянутом мной донесении Витуса Беринга от октября 1737 Года называется и старый сподвижник архангельского морехода голландский искатель приключений Генрих Буш. Голландец тоже имел заслуги перед русским флотом: помимо плавания на Камчатку он в 1720 году участвовал в экспедиции навигаторов Ивана Евреинова и Федора Лужина, которые посетили Курильские острова. Беринг писал, что Буш не получал жалованья с 1712 года — двадцать пять лет! — а в 1736 году его уволили по старости со службы и теперь он нищенствует в Якутске…

Вот, пожалуй, и все, что следовало рассказать об охотских мореходах. Время взяло свое, и они уступили место на исторической арене более сведущим людям, так же как их кочи и лодии более совершенным судам — пакетботам.

Но заслуги землепроходцев очевидны, а дела незабываемы. Опыт, накопленный ими в походах и плаваниях, в какой-то степени способствовал успеху последующих экспедиций, и это лишний раз свидетельствует о неразрывной связи землепроходческого и экспедиционного периодов в исследовании тихоокеанских морей.

В каждой книге, в том числе и в книге Истории, есть первая глава. В истории исследования Охотского моря первая, к сожалению полузабытая, глава — одна из самых ярких. Это не означает, что не следует читать книгу дальше. Но это означает, что нельзя начинать с середины.

Летом 1649 года якутский Воевода Дмитрий Францбеков, до зимнему пути добравшийся наконец до своей вотчины и сменивший Василия Пушкина, вручил в съезжей избе наказную память служилому человеку Тимофею Булдакову. Наказная память предписывала Булдакову плыть с отрядом казаков вниз по Лене, потом Ледовитым океаном до устья Колымы и там, на Колыме, принять в свое ведение ясачное зимовье.

Колыма к тому времени была уже освоена, плавания по указанному маршруту совершались неоднократно, и Тимофею Булдакову с пятидесятником Константином Степановым и служилыми предстояло, таким образом, заурядное по тем временам путешествие. Оно и началось, как начинались многие другие, походы, и развивались события как бы в замедленном темпе… — Погружены на коч хлебные запасы, свинец, порох, взяты на буксир лодки, которые тогда называли «коломенки», и вот уже мирно поскрипывают уключины, плывут мимо высокие лесистые берега, остаются за кормой зеленые островки.

Среди обычных грузов и обычного имущества вез, однако, Булдаков и нечто такое, что не всегда приходится возить приказчикам, — жалованье казакам, служившим в Колымском зимовье! Почему и отчего расщедрился прижимистый Францбеков — бог весть, но о воеводской щедрости нам еще придется вспомнить.

Плавание Булдакова началось, скорее всего, поздним летом, а год выдался суровым: раньше, чем положено, начались заморозки, дули постоянные встречные ветры, и доплыл Булдаков только до Жиганска, где и зазимовал.

На следующую весну, едва сошел лед, казаки спустили коч на воду. Теперь Булдаков уже спешил и даже не переждал ледоход до конца — серые льдины еще плыли по реке, покачиваясь в мутной тяжелой воде, и коч иногда с хрустом наезжал на них, ломая и подминая под себя.

А Лена становилась все полноводнее. Островки вдруг кончились; к берегам вплотную подступили безлесные скалистое горы, которые якуты называли Хараулах, и Лена, все ускоряя бег, покатилась к морю, понесла на себе коч с такой быстротою, что казаки даже убрали весла, и только рулевой неотступно сидел у правила… А потом Лена, словно с разгона наткнувшись на неодолимое препятствие, разбилась на бесчисленные мелкие протоки, каждая из которых самостоятельно сочилась к морю. Началась дельта.

Коч Булдакова вошел в ту протоку, которая определеннее других заворачивала на восток, и медленно пошел вдоль низких, едва выступающих из воды безжизненных островков; на островках то и дело попадались трупы деревьев, занесенных сюда в половодье; полузасыпанные песком, деревья тянули все-таки вверх излохмаченные голые ветви, на которых кое-где пробивались молодые зеленые побеги. Солнце уже не заходило, оно только опускалось к земле и, как надутый бычий пузырь, тотчас подскакивало вверх, едва коснувшись ее. И такова была сила этого скупого весеннего солнца, что даже обреченные пытались дотянуться до него… Или такова суть жизни — до последнего к солнцу?

На носу коча сидел казак — впередсмотрящий — и методично сбрасывал в воду самодельный лот — трехфунтовую гирю на сыромятном ремне. Он, впередсмотрящий, и увидел первым море: за низким островком показалось ровное бурое поле и послышался легкий шум волн, набегавших на отлогий берег.