Игорь Забелин - Встречи, которых не было

Если в отряде Булдакова были, что очень вероятно, служилые, впервые увидевшие море, то, наверно, подивились они непохожести его на грозное взлохмаченное чудище из сказок — Окиян, и обрадовались почти речному спокойствию моря: легче плыть на Колыму. Но бывальцев тишь да гладь, наоборот, обеспокоила, а когда заметили они, что облака на северо-востоке как бы освещены снизу матово-серебристым светом, то окончательно убедились, что совсем недалече льды… И ветер дул с моря. Бывальцы совсем пригорюнились: если льды подойдут к берегу и блокируют устье, ждать придется бог весть сколько времени.

И бывальцы не ошиблись: льды перекрыли все дороги на восток, и четыре недели ждал Тимофей Булдаков разводий, укрывая свой коч за приустьевыми островками.

Булдаков вышел к морю 2 июля, а выйти в море льды позволили ему только 30-го.

…Весна 1946 года выдалась поздней и в Москве, и в Арктике. Мне предложили лететь на Чукотку в мае, но из-за всяких административных неурядиц вылет все задерживался и задерживался, а потом зимние аэродромы приказали ждать следующей осени… И, в итоге, вылетел я на Чукотку лишь в двадцатых числах июля.

В последние две-три недели перед вылетом я почти каждый день уходил с книгами в университетский ботанический сад, устраивался под ракитой у небольшого прудика и работал, подставив спину солнцу. Высокие стены, окружающие сад, защищают его от ветра, густые кроны деревьев глушат уличный шум, и было в саду всегда тихо, тепло и покойно, как бывает в лучшие июльские дни в лесу. Если у меня: уставали глаза, я бродил по зеленым аллеям, «истоптанным» гусиными лапками солнечных бликов, заглядывал в жарко-влажные оранжереи с тропическими кувшинками в бассейнах, с пальмами и причудливыми ампельными цветами, поднимался к «альпийской» горке, которая отнюдь не выглядела там сурово… И когда самолет взмыл в воздух, я увозил с собой на север ощущение теплой летней зелени, ярких южных цветов и горячего солнца.

Архангельск встретил нас прохладной ветреной погодой. Но едва самолет вновь набрал высоту, как началась бескрайняя, на глаз почти не тронутая человеком тайга, и только плавник и плоты на Северной Двине напоминали, что и здесь по тайге прошлись с топором.

Наползли облака. По большим выпуклым окнам самолет хлестало то градом, то дождем. Невидимое солнце зашло, и серые облака стали плотнее, гуще. Но темнота не наступила — в матовом свете пасмурной северной ночи отчетливо различался даже газетный шрифт. Я сначала читал, но потом отложил книгу, вдруг поддавшись странному чувству. Мне казалось, что я чего-то очень нужного не взял с собою и стало беспокойно, но неожиданно я понял: мне просто не хватает… ожидания отлета, к которому я так привык за два с лишним месяца!

Наверное, я незаметно задремал. Когда я снова посмотрел в окно, под крылом самолета расстилалась тундра — серая, бурая, желто-зеленая, с отливающими тусклым металлом озерами, с редкими пятнами белеющих снежников.

Ночью самолет выстыл. Коченели ноги. Изо рта шел пар. Пришлось надеть на себя все теплое. Солнце взошло к полночи, окрасив облака в золотисто-оранжевый цвет, а в четвертом часу утра мы опустились в Игарке.

В Игарке тоже было ветрено и холодно, и теперь всё реже вспоминалось о московском тепле и все чаще думалось, что север еще встретит нас пургой и морозом… Хатанга лишь укрепила меня в этой уверенности, и, когда проплыла под нами дельта Лены и самолет закружил над Тикси — самой северной точкой нашего маршрута, — мы все поспешно и основательно утеплились.

Впрочем, спешили мы напрасно: самолет все кружил и кружил над морем и то резко шел на снижение, то вновь взмывал вверх… В конце концов летчику удалось совершить посадку. Мы, одетые как истинные северяне, вылезли из самолета.

В Тикси в этот день было 27 градусов жары. Ни малейшего ветерка; тяжелый, влажный воздух, густо пронизанный комариным писком, плотно лежал у земли. Низкое солнце пекло, как на юге. Ни признака льдов поблизости. В воде у самого берега плавали где-то смытые зеленые кустики рододендрона с большими кожистыми листьями и крупными желтыми цветами, вдруг напомнившими мне причудливые орхидеи из влажных и душных оранжерей ботанического сада…

Я вспомнил сейчас об этом по контрасту с той обстановкой, в которой находился из-за климатических причуд Тимофей Булдаков, в те же календарные сроки блокированный льдами в устье Лены.

Но, как я уже писал, к 30-му июля «прижимные» ветры сменились, по выражению Булдакова, «отдерными», и губа Буорхая освободилась ото льда.