Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Потом начались дни, похожие друг на друга, как оголенные, оставшиеся без хвои лиственницы. Мы бродили по тайге, делали ежедневно десятки километров, гоняясь за белками, ночевали у костра под открытым небом, пока не пришли к слиянию двух ручьев, где стояла избушка из неотесанных бревен. Правда, в ней не было печки, и мы поставили юрту, в которой день и ночь горел огонь. Здесь, на высоте почти двух тысяч метров, постоянно бушевали ветры, и мы воткнули в землю десяток длинных шестов и обтянули их брезентом, оставив вверху отверстие для дыма. Недалеко от нашей стоянки бродили прирученные олени. Они часто подходили к юрте, и мы угощали их солью. Были среди них молодые олешки-первогодки, никогда не видевшие собаки. Они были не в меру любопытны и совали свои влажные, бархатные морды куда надо и не надо, но больше всего интересовались собаками. Приходил и старый, больной олень. В конце лета он работал в тайге, таскал мешки с орехами, и люди, видно, перестарались, заморили оленя. Передвигался он медленно, вздрагивая, словно боясь чего-то. Особенно трудно ему было ложиться и вставать. Он подолгу выбирал себе место, вздыхал, точно человек, пытался опуститься на колени, но подгибавшиеся ноги дрожали, он весь шатался и, не выдержав собственного веса, как подкошенный падал наземь. Петр смотрел на оленя и тоже вздыхал.

Жили мы сытно. Мяса — вволю. И нам, и всем собакам хватало, потому что каждый день охотились. Все рассыпались по тайге и возвращались в сумерках, принося по двадцать, тридцать, а то и сорок белок. Непревзойденным стрелком был Петр. Ни разу не принес меньше тридцати белок. Я же охотился неподалеку от лагеря, беря в помощники Таракана. Частыми подачками я приручил его, да и сам привязался к этому четвероногому созданию. И был очень рад, когда он довольно быстро понял, чего от него хотят, стал прекрасно работать, даже не подозревая, что его жизнь висела на волоске. Теперь, конечно, Таракана никто не убьет. Таракан — работник. Не то что Верный, которому это имя пристало как корове седло. Василий брал его на охоту, надеялся сделать из него настоящего охотничьего пса, а он оставлял хозяина в тайге и мчался обратно в лагерь, все вынюхивая кругом, рассчитывая урвать кусок полакомее. Варвара кричала на него, грозила палкой, гнала в тайгу к хозяину, но Верный был верен себе — он сторожил горшки. Варвара не выдержала и пристрелила пса.

— Так и не понял, дурень, зачем живет, — сказала она, как о человеке.

Обычно я возвращался с охоты раньше других, брал топор и отправлялся на поиски смолистого сушняка. Щепал охапки лучины, и весь долгий вечер нам было светло. А вечера, как и дни, были похожи друг на друга. Охотники ели, отдыхали, выкуривали по самокрутке и принимались сдирать беличьи шкурки. Разрежут шкурку меж задних ног, оголят их, потом закусят зубами, а руками возьмутся за шкурку и одним махом стянут ее, как чулок, до самой головы. Потом кожицу скоблят, очищают от жира, а тушку бросают в угол, где вырастает большая груда. И хотя я видел это изо дня в день, но так и не мог привыкнуть. Каждый раз при виде этой груды у меня возникали гнетущие ассоциации. Мне не приходилось бывать ни в Освенциме, ни в Бухенвальде, я никогда не видел человеческие трупы, сваленные в кучи, но, когда я смотрел на ободранных белок, мне всегда становилось не по себе. За полночь, а то и позже сдирались последние шкурки и, нанизанные на ремешки, сохли по стенам юрты.

Наконец наступил день, когда мне надо было возвращаться в Алыгджер, а Петру отправляться в глубь тайги. Он с утра оседлал оленя, навьючил на двух других свой нехитрый скарб и уехал. Прощаясь, я спросил его, не нужно ли ему чего-нибудь, не могу ли я быть чем-либо ему полезен и прислать по почте то, чего нельзя достать в Алыгджере. Василий просил батарейный фонарик и лампочку, старый Унгуштаев — яблок, а чего хотел бы он, Петр?

— Рому. Никогда не пробовал ром, — помедлив, сказал он и уехал.

Однако через несколько часов Петр вернулся. Оказывается, старый больной олень увязался за ним. Петр вначале не мог догадаться, что происходит, — он понукает, гонит своего оленя, бьет каблуками по брюху, но тот сделает несколько шагов и останавливается, поворачивает морду назад, будто хочет своими печальными бархатными глазами поглядеть на человека, сидящего у него на спине. А потом Петр увидел больного оленя и все понял: тот тащился сзади, весь дрожа, не поспевая за всеми на своих трясущихся бессильных ногах, и олени останавливались, поджидали дряхлое животное, не бросали его. При такой скорости далеко не уедешь. Вот Петр и вернулся, привел обратно в стадо больного старика.