Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Я не решился идти по следам медведя, наслушавшись рассказов о его хитрости и коварстве. Нередко охотник платит головой за то, что взялся преследовать раненого медведя, так как, сделав круг, зверь возвращается на свой след и, хорошенько спрятавшись, уже сам подкарауливает преследователя. Встреча бывает столь внезапной, что охотник не всегда успевает выстрелить, хоть и крадется с ружьем наготове.

После обеда мы втроем вернулись на это место, но без толку, потому что непрекращавшийся дождь смыл следы. А поздно вечером Северьян, вернувшись с рыбалки, сообщил, что слышал в тайге отчаянно ревущего медведя.

Ночью я спал плохо. Снова, и снова вставали перед взором подробности встречи с хозяином тайги. Мне вспоминались и безотчетная тревога, и неприятное ощущение, будто кто-то подглядывает за мной, когда я почти физически чувствовал на себе чей-то тяжелый, преследующий взгляд. Чем объяснить все это? Неужто человек наделен таким сильным предчувствием?

А когда рассвело, я снова вернулся к вчерашнему месту, прихватив запас жаканов и картечи.

Я прочесал, обошел зигзагом все болото, непролазные завалы, поросшие густой щетиной елочек, описывал круг за кругом по тайге, пока не напал наконец на след медведя. Ствол толстой ели был истерзан когтями громадного зверя, ремни свежесодранной коры свисали до земли. Таежники уверяют, что так медведь отмечает свои владенья, дабы устрашить врагов, показать, какой он сильный. Еще говорят, что это зверь «меряет» свой рост. Так или иначе, но медведище был и впрямь здоровенный. Он так высоко зацепил когтями еловую кору, что я не мог дотянуться до верха. Подтащив к ели толстый обломок дерева, я взобрался на него и охотничьим ножом сделал несколько зарубок выше меток, оставленных медведем, — пускай топтыгин поломает голову! Затем соскочил на землю и огляделся — не видел ли кто, как я занимаюсь чепухой. А что не чепуха? Ведь и желание убить медведя вызвано тщеславием, и только. «Я убил медведя!» Ну и что? Чепуха. Ерунда на постном масле. У каждого своя дорога. У человека и у зверя.

Рассуждая подобным образом, я услышал посвист синичек. Поведение этих малых лесных пташек заставило меня насторожиться. Стайка синиц перелетала с дерева на дерево с той стороны, откуда я пришел несколько минут назад. Они пищали не умолкая и все приближаясь, — значит, кто-то их спугнул. Этот кто-то, видимо, шел по моим следам, которые глубоко отпечатались на влажном мху. У меня забилось сердце: я знал, что людей поблизости быть не может — обитатели избушки ушли в противоположную сторону. Я притаился за деревом, стиснув в руках ружье и пристально вглядываясь в тайгу. Вот синички вспорхнули, просвистели над головой и пищат уже где-то за моей спиной. Потом они опять вспорхнули, и я услышал, как кто-то громоздкий ломится через чащу прямо на меня. Трещит под ногами валежник, хлюпает сырой мох, шуршат раздвигаемые туловищем ветви. Вот что-то мелькнуло в чаще, расходятся в стороны елочки. Я медленно подымаю к плечу ружье. Двадцать шагов, пятнадцать, десять, и вдруг из еловой завесы выбирается человек со старой берданкой в руке. Меня бросило в жар. Я смотрел на молодого парня, глазеющего, разинув рот, на верхушки деревьев, и не мог выговорить ни слова. Да и боязно было, — чего доброго, еще пальнет с перепугу. На всякий случай я спрятался за дерево и сладким голосом спросил:

— Как дела?

Паренька так и подбросило кверху, а лицо вдруг изменилось, будто он босиком наступил на хвост гадюки. Ружье выставил вперед, голову в плечи втянул, съежился и знай таращится по сторонам. Я невольно вспомнил слова Хемингуэя о том, что самая потрясающая из всех охот — охота на человека, когда охотник знает, что охотятся и за ним.

Познакомились. Оказывается, паренек — механик, отремонтировал лесорубам трактор и решил поискать рябчиков. Это его везли вчера на моторке, тарахтенье которой привлекло внимание хозяина тайги. Ничего я не сказал парнишке. Промолчал и о том, что нынче он был на волосок от смерти.

Нынче у Северьяна день рождения. Жена еще третьего дня отправилась на лодке домой, а он плывет сегодня и приглашает меня с собой.

Окошко нашей избы выходит на Вежму. Вода в реке подымается, течет вспять, но мы не торопимся, долго прихлебываем чай и трогаемся в путь не раньше, чем островок перед избушкой уходит под воду.

Беспрепятственно выплываем из реки в море, находим поставленные Северьяном мережи и вытряхиваем из них дары моря — целую кошелку белопузой камбалы и мясистой наваги — к праздничному столу. В сетку попались также несколько медуз. Северьян вываливает их вместе с рыбой в кошелку. Рыба трепыхается, ворочается, бьет хвостом, и медузы мгновенно опадают.