Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Я говорю Северьяну, что видел тюленя.

— Их еще мало, — отзывается он. — Вот как похолодает, тогда во множестве придут.

— Как придут?

— За навагой. Та нереститься идет, а они следом. Знают, кого есть, — вкусная рыбка навага. Иной раз столько ее загонят на мелководье, что хоть черпаком греби…

— Ну уж, черпаком? — не верю я.

— Истинная правда. Выйдешь на лодке, попадешь в косяк — точно в каше густой увяз. Известное дело, не простым черпаком ее берешь, а специально из сети сшитым. Наполнил лодку рыбой — и к берегу.

— А сетями ловите?

— Непременно! Осенние месяцы — самые рыбные. Море с незапамятных времен нас, поморов, и кормит, и одевает, и обувает.

— Что с рыбой делаете?

— Продаем. Колхозные рыбаки ловят, а из Пертоминского рыбкомбината приходят суда и увозят свежую навагу.

— Почему же ее в магазинах не видно?

— Не знаю. Говорят, ресторанам дают, в Москву отправляют. Редкая и вкусная рыба наша навага.

Что верно, то верно. Эта небольшая рыбка вкусна, мясиста и не костлява.

— А куда деваете рыбу, когда залив замерзает и суда из Пертоминска не ходят?

— Морозим. Расчистим площадку на льду и сваливаем туда, граблями ворошим, чтобы вся промерзла. Ну, а потом на сушу везем. Вездеход собственный у нас имеется.

— Ну, а тюленей бьете?

— А как же! Наши отцы и деды искони этим промышляли, и мы не забываем. Вот скоро уже можно начинать охоту. К середине октября тюлень столько жира набирает, что убьешь — и в воде не тонет. В эту пору у него и шкура хороша, и жиру много. Но главная охота в конце зимы. В иной год наша артель добывает по четырнадцать тысяч штук…

И Северьян медленно, негромко рассказывает об охоте на тюленей, которая действительно очень интересна и своеобычна. Первым делом охотники снаряжают специальные суденышки, сделанные только из дерева, без единого гвоздя. Дело в том, что железные гвозди от морской воды ржавеют, ломаются, и на таких судах опасно пускаться в дальние походы среди плавающих льдов. Поморы сшивают суда, предназначенные для охоты на тюленя, корнями деревьев. Корни разбухают в воде и наглухо затыкают отверстия, не пропуская ни капли влаги. Такие суда легки — охотники не один километр тащат их но льду в поисках новых лежбищ. Попадаются льдины, на которых скапливаются тысячные стада — матки с детенышами, самцы. Детеныши особенно ценятся за дорогую белую шкурку, и убивают их обыкновенной дубинкой. Матки не отходят от детенышей, иногда, защищая их, даже бросаются на охотников, но где им, бедным, справиться с человеком… За охотниками идут люди, которые сдирают блестящие тюленьи шкуры, а потом уже вступают в дело сборщики жира, которые заготавливают сотни бочек ворвани. Случается, что морские течения уносят охотников вместе с льдиной далеко от берега, они оказываются за тысячи километров от дома, а бывает, и совсем не возвращаются.

— Любишь свою работу? — спрашиваю Северьяна.

— Смешной вопрос. Не любил бы — разве работал бы? От века мы, поморы, с морем срослись… — Мне кажется, что Северьян наверняка знает волшебное слово и жизнь для него прекрасна, как в сказке…

Ветер бушует за окном, завывает в трубе, а у нас тут тепло и хорошо, и не смолкает ровный, спокойный голос Северьяна:

— Прошлой осенью кит попал сюда. Не знаю, как его на банку занесло, — может, косатки загнали, может, сам ненароком наскочил, но так и остался на мели, не сумел сняться, хоть и прилив был. А потом, когда отлив начался, он почти целиком из воды вылез, издалека был виден, как остров. Там ему и конец настал. Часть мяса колхозники скоту скормили, потом морозы ударили, но еще долго туда медведи пировать ходили.

— А тебе доводилось с медведем встречаться?

— Восемь раз.

— И ничего?

— А что? Человек своим путем, медведь — своим. Я ему поперек дороги не становлюсь, и он мне тоже, — спокойно отвечает Северьян, и в его голосе такая уверенность в истинности «своего пути», что я невольно начинаю думать, будто Северьяну действительно все на свете ясно; видимо, он не знает окольных дорожек, а единственно «свой путь», которым так и пройдет до последнего вздоха. Счастливый человек.

С самого утра меня охватило странное смятение. Не было никакой конкретной причины для беспокойства, но я ходил сам не свой. Решил пройтись по тайге с ружьем, поохотиться на рябчиков. Я уже был в дверях, но почему-то вернулся, чтобы захватить картечи и жакан, хотя вчера и позавчера ходил по тайге без них, с ружьем, заряженным только птичьей дробью.