Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Шура, у тебя, часом, побелки не осталось? Я сегодня своей не разводила.

— Осталось, — сказала хозяйка.

— Дай-ка — сбегаю побелюсь.

Оказывается, сибиряки каждую неделю белят печь, а некоторые и всю кухню. В скольких домах я ни побывал, всюду видел идеально белую русскую печь и образцовую чистоту. Крашеные полы устланы домоткаными дорожками. Стены тоже побелены и увешаны коврами. Воду держат в больших крашенных снаружи бочках и черпают ее ковшами, из которых никто не пьет, не прикасается к ним губами.

Потом мы парились в сибирской бане, которая мало отличается от наших литовских бань: каменка с котлом, полок, березовый веник и невыносимый жар. Вокруг бани — горы снега. Почти все мужчины, голые, распаренные, выскакивают из душной бани и ныряют в сугроб. Не отстаю и я. Мороза не чувствую. Ощущение такое, будто снег тает вокруг тебя с шипением воды, попавшей под раскаленный утюг. И неудержимо хочется смеяться, хохотать во все горло, буйствовать в снежном сугробе, словно тебе не больше десяти лет. Я свято убежден, что свое недюжинное здоровье сибиряки черпают в здешних банях. Ни в Игирме, ни в Прокопьеве я не слыхал, чтобы кто-нибудь страдал болезнями легких. Местные жители не знают чахотки. Впрочем, это — заслуга не только сибирских бань. Сам климат очень здоровый, и люди редко обращаются к врачу, хотя почти в каждой деревне, в каждом, даже отдаленнейшем поселке есть амбулатория.

После бани мы пили заправленный кисло-сладким вареньем чай, как вдруг кто-то открыл и снова закрыл ставни с улицы. Виталий вопросительно посмотрел на жену.

— Анатолий Слободчиков отца поминает, — сказала жена.

— Сколько лет?

— Десять, — сказала жена и добавила: — Надо сходить.

Оказывается, так в сибирских деревнях принято приглашать в гости. Никто не ходит по домам, никто устно не просит, а пробежит подросток вдоль улицы, помашет ставнями, и все знают, что пора в гости: там уже стол накрыт и хозяева ждут вас.

Мы пошли.

Большая, просторная изба была набита людьми. Вдоль стен стояли широкие столы, заставленные едой. Хозяева призвали гостей есть-пить только вначале, садясь за стол, и больше об этом не говорилось, так как все здесь считались своими, а свои могут чувствовать себя как дома и есть все, что душе угодно.

Очевидно, во всем мире мужчины за столом говорят о своей работе, сибиряки — тоже. Я слушал разговоры о процентах, заработках, премиях и мысленно подсчитывал, сколько потеряли Виталий и Ангон за ту неделю, что провели со мной в тайге. Каждый заработал бы за неделю примерно по пятьдесят рублей. Плюс тридцать процентов так называемых северных, которые государство выплачивает людям, работающим в этих краях. За выполнение плана — еще пятнадцать процентов от общего заработка и двойная оплата за каждый сверхплановый процент. Выходит, за неделю они потеряли примерно по восемьдесят рублей.

Когда поздно ночью мы вышли на улицу, я сказал Виталию:

— Дорого обошелся тебя, Виталий, этот непойманный соболь. Около восьмидесяти рублей.

Он сперва не понял, о чем речь. А когда я объяснил ему, засмеялся:

— Черта с два! Я не только ничего не потерял, но еще и выиграл. Плохо ты считаешь.

— Где же я ошибся?

— Соболя мы и впрямь не взяли, но за восемьдесят рублей получить хорошего друга — редкий случай. Я его не упустил.

Мне хотелось сказать что-то о моей благодарности, о желании хотя бы частично покрыть убытки и труд друзей, но после слов Виталия я понял, что лучше не говорить об этом.

Мы обнялись и двинулись по улице спящей деревушки к дому Виталия, где нас ждали мягкие, чистые постели, которые после таежных неудобств представлялись мне вершиной блаженства и комфорта.

Не требуется и часа, чтобы добраться пассажирским самолетом из Нижне-Илимска в Братск. Мы приземлились на аэродроме, где множество бульдозеров, не обращая внимания на зимнюю стужу, разравнивали широкие взлетные дорожки.

Я сдал вещи в камеру хранения и вышел на площадь перед аэровокзалом. Около дюжины такси ждало пассажиров. Подъемный кран подносил штабеля красного кирпича рабочим, занятым на втором этаже строящегося аэровокзала. Сибирский мороз не мешал людям. Строя величайшую в мире гидроэлектростанцию, жители Братска накопили колоссальный опыт работы в суровых зимних условиях. Были дни, когда столбик спирта в термометре падал до пятидесяти пяти — шестидесяти градусов ниже нуля. Люди гордились, что и в такой мороз могут работать на плотине, на высоте ста метров. Однако молодой инженер-конструктор Александр Марчук говорил, что человеку особенной чести это не делает. Дело в том, что в такой мороз выходят из строя гигантские подъемные краны, установленные на плотине будущей электростанции. Люди гордились тем, что они крепче металла. Неважно, что еще нет в мире кранов, которые могли бы работать в такой мороз. Мало ли чего нет в мире! У нас будет! И мы будем гордиться, говорил Александр Марчук, когда выплавленный нами металл будет таким же прочным, как люди.