Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Спал.

— Где же вы спали, когда в палатке негде было даже ногой ступить?

— Тут спал. На нартах, — показывает он на сани.

Я не слишком удивлен, хоть и знаю, что ночью мела пурга. Я давно уже не удивляюсь выдержке северян, их умению применяться к самым, казалось бы, невыносимым природным условиям.

Яша развязывает брошенный у палатки мешок и достает из него охапку юколы [6] Юкола — высушенная на солнце рыба, основная и, можно сказать, единственная пища собак. . Он разрывает руками сухую рыбу, бросает каждой собаке по куску, и те ловят свою порцию на лету. Неужели это и вся их радость?

— Нет, — отвечает Яша. — Это только подкрепиться, чтобы в дороге были веселей. А главная кормежка — вечером.

— Всего один раз кормите?

— Один.

— А поите?

— Снега напьются.

Все-таки незавидная жизнь у этих четвероногих. Собачья.

Мы с Яшей переворачиваем нарты набок, счищаем с лыж намерзшие комья, снега и, простившись с вулканологами, пускаемся в путь.

Мне приходилось ездить на нартах, запряженных оленями. Я еще удивлялся, что эвенки обходятся только одной вожжой, а когда надо повернуть в сторону — тычут в морду животному длинным деревянным шестом. Яшины собаки запряжены совсем без вожжей, у него нет даже длинной палки, лишь короткий бич на толстом кнутовище.

— Лево, лево! — кричит Яша сиплым, простуженным голосом, и головной пес — вожак — сворачивает влево.

За ночь вчерашнюю колею занесло, и теперь собаки находят ее чутьем, часто сбиваясь с тропы и почти с головой окунаясь в рыхлый снег. Его так много, что, даже увязнув до подмышек, человек не достал бы земли. Собакам трудно тащить по такому снегу нарты. Почти невозможно. Поэтому каюры непрерывно кричат «лево»-«право», отыскивая оставшуюся с ночи колею, где придавленный снег уже прихватило морозом, и собаки не тонут в нем. Больше всего работы вожакам — они прокладывают тропу. Но и у замыкающих нелегкий удел — они ближе к нартам, так что им не только тяжелее передних тащить сани, но и чаще достается кнутом. Лучше всего тем, кто в середине. Им и тропу не искать, не протаптывать, и кнута не бояться.

Сегодня особенно плохо Горностаю — большому белому псу, запряженному ближе всех к нартам. В первый раз он свалился, когда я сидел на санях, а Яша на широких, подбитых оленьей шкурой лыжах ушел вперед — прокладывать тропу. Горностай упал, когда нарты катились под уклон, и собратья несколько десятков метров волокли его по снегу, а он корчился, не успевая вскочить на ноги; нарты наезжали на него, и раздавался душераздирающий визг. Наконец мне удалось как-то удержать рвущихся за хозяином собак. По пояс в снегу, я пробрался к Горностаю, распутал постромки, осмотрел собаку, но она была цела и невредима и благодарно лизнула мою руку. Я дал собакам с минуту отдохнуть. Высунув языки, они тяжело дышали, хватали снег, их бока вздымались, как кузнечные мехи, но все смотрели в ту сторону, где за небольшим холмом исчез хозяин.

Мы нагнали Яшу, он положил на нарты лыжи, сел сам. Через полкилометра Горностай упал второй раз. Яша дал собакам небольшую передышку и теперь уже все время следил за Горностаем.

— Смотри, он опять упадет сейчас. — сказал Яша.

В самом деле, собака бежала как-то странно. Казалось, у нее нарушена координация движений: лапы болтались, налезали друг на друга, голова повисла, а спина выгнулась, как у застигнутой врасплох и приготовившейся к защите кошки. Секунда, другая, третья, и Горностай снова рухнул в снег. Яша придержал собак.

— Заболел нес?

— Нет. Отъелся за лето, бездельник, а теперь трудно. Салом зарос… Через недельку-две все будет хорошо, — говорит Яша, выпрягая Горностая.

Он подвел собаку к нартам и уложил рядом со мной.

— Будет еще один пассажир, — сказал Яша, привязывая Горностая.

Мы двинулись дальше. Глядя в усталые, прижмуренные глаза Горностая, я подумал: что, если бы собаки могли мыслить и знали, что такое «симуляция»? Вряд ли они стали бы тащить сани до упаду, как Горностай. Я вытянул руку, погладил этого честного работягу, и он благодарно меня лизнул. Но Яша не позволил ему долго нежиться. Через полчаса снова поставил в упряжку. Только теперь уже в середину, а к нартам переставил Жулика. Это был молодой пес. Я еще раньше заметил, что он и на ходу ухитрялся поиграть с друзьями, шутливо хватал своего напарника за ухо или загривок. В середине Жулик не слишком уставал, и в минуты отдыха он открыто лез к другим собакам, желая поиграть, но те отвечали ему рычаньем, как бы говоря: «Отстань! Хорошо тебе дурачиться… Побудешь на моем месте — мигом вылетят из башки все глупости…» Жулик и на новом месте попытался было озорничать, но, отведав кнута, стал серьезней относиться к своим обязанностям.