Янош Хаи - Писатель путешествует

Я карабкаюсь на огромную гору, оказавшись почему-то в компании туристов с Востока, арабов. Великое изобретение туристической индустрии — сознание необходимости расшевелить зажиточные слои Востока. Убедить их: если они увидят эти здания, эти музеи, побывают в этих концертных залах, приобщатся к культурным ценностям, к которым вообще-то никакого отношения не имеют, — словом, внушить им: если они все это увидят, то станут иными. И через посредство туризма вытянуть деньги, которые эти зажиточные люди отобрали у своих соотечественников. Потому что они — организаторы, восточные агенты европейских предприятий. И они с удовольствием разбрасывают деньги, ведь денег у них столько, что им нелегко их истратить. Они — как дети, им все время чего-нибудь хочется.

Приезжают туристы; приезжают тайными путями иммигранты, как приехали когда-то сюда вон те тетушка с дядюшкой. В последнюю минуту, с какими-то невероятными ухищрениями пересекли венгерско-австрийскую границу (январь 57-го года). Перебрались они сюда по отдельности: тетушка, которая тогда была еще совсем молодой женщиной, с дочкой, дядюшка — на несколько месяцев позже. Где-нибудь он их догонит, так они договорились, и в самом деле, он их нашел в каком-то австрийском городе, а оттуда они уже вместе, спустя короткое время, перебрались в Цюрих. Они жизнь положили на то, чтобы войти в тамошний средний слой, тот слой, к которому принадлежали на родине. И им это удалось: немецким оба владели хорошо, хотя швицердюч, этот странный, только в устной форме существующий немецкий язык, не понимали; но серьезным препятствием это не стало, все вокруг разговаривают и на хохдойче, и ради них, как люди вежливые, сразу переходят на хохдойч.

Родня осталась дома, им они посылали фотографии с подробным описанием, где они, на каком курорте, в каком лыжном раю находятся; а о том, как они счастливы, и писать не надо было, это и так было видно по улыбке до ушей. Потом, когда уже можно было ездить на родину, все это они изложили и в устных рассказах. Нет, они вовсе не хотели бахвалиться, но венгерская родня, которая жила в убожестве, как все тогда жили в этой стране, — словом, венгерская родня едва выносила эти хвалебные гимны, словно любая рассказанная история была приговором их собственной пропащей жизни. Эти, некогда ближайшие, родственники, скажем, братья и сестры, которые росли вместе с ними, теперь совершенно не понимали их. А ведь уехавшие за границу соотечественники всего лишь хотели показать: они потому рассказывают о покупке новой машины или о каком-нибудь фантастическом круизе, чтобы самих себя уверить: как хорошо, что они уехали; хотя это совсем не было хорошо. Швейцарская квартира их уставлена реликвиями, которые они сумели вывезти с родины, домашняя библиотека состоит из старательно подобранных венгерских книг, на стенах — картины известных венгерских художников, и, хотя они поддерживают добрые отношения с соседями, с товарищами по работе, тем не менее по-настоящему хорошо, раскованно чувствуют себя, лишь встречаясь с другими сбежавшими на Запад венграми. Правда, они достигли того, чего хотели, дочь их говорит на местном языке лучше, чем на том, которому училась у матери. Ничего удивительного, говорят на это, со слегка самодовольной улыбкой, знакомые в Будапеште, ничего удивительного, что она смогла выйти замуж и оказаться в настоящей швейцарской семье. Это такая швейцарская семья, говорит тетушка, вообще-то всегда чувствовавшая некоторое пренебрежительное отношение со стороны семьи сватов, — это такая семья, которая живет в достатке уже столетия, и сын их тоже будет богатым, у него профессия, в которой просто невозможно не стать богатым, он даже еще и приумножит семейное состояние. И повезет новую семью на греческие острова, потом на тихоокеанские, во всякие экзотические места, например, на сафари в Африку, где африканских негров можно видеть именно такими, какими их следует видеть: с огромными тюками на спине, сгорбившимися под багажом белых туристов.

Да-а, вытащила девка счастливый билет, говорили будапештские родственники, а вот кто возьмет их дочерей? Швейцарец — точно нет; разве что какой-нибудь восточный немец или чехословак, если уж говорить об иностранцах. А вообще-то на иностранцев надеяться не приходится, наверняка свой, венгр, безрадостно говорит мать, и судьба у них будет такой же безнадежной, как у каждого венгра.

У всех этих страданий есть причина, говорил дядюшка в Цюрихе, в столовой своей элегантной квартиры, когда к ним приезжали будапештские родственники. Нет, не старики, ровесники дядюшки, а их дети; старики, те умерли, потому как венгерская медицина… ну, сами знаете, — ее пережить трудно. А дядюшка вот еще жив, благодаря невероятно дорогостоящему социальному обеспечению. Какое-то время, он, правда, был слаб, но чувствовал себя терпимо, во всяком случае, лучше, чем если бы помер, но даже в Швейцарии гарантия здоровья когда-нибудь да заканчивается, и теперь его ужасно мучают боли. Таблетки он не принимал, прятал их под скатерть, но об этом никто не знал. Тетушка тоже была больна, но она этого старалась не показывать, потому как дядюшка был болен серьезнее. Все сложилось так, как написано в книге судеб: сначала дядюшка, потом тетушка распрощались с этим миром, с горами, озерами, коровами с колокольчиком на шее, ну и с воспоминаниями, которые связывали их с другим миром. Тетушка еще спросила у внуков, что они хотели бы получить в наследство. Спросила по-немецки: внуки ее были уже точь-в-точь такими, как любые другие швейцарские внуки. Ничего не надо, ответили они, и дочь ответила то же, потому что она уже не умела читать по-венгерски, а художников, чьи картины висели на стенах, не знала. У тетушки любимой была одна картина Кароя Лотца, которую она получила от своего отца, от того самого отца, который сказал ей: если вам когда-нибудь приспичит уехать, уезжайте в Швейцарию… Словом, все барахло, которое для дядюшки и тетушки представляло главную ценность, которое для них в этом благополучном мире означало дом и уют, попало к старьевщику, а тот почти все посчитал ни на что не годным. Может, за исключением нескольких предметов мебели да ковров, которые что-то значат и для швейцарца; остальное пошло на свалку.