Сергей Гандлевский - В сторону Новой Зеландии

Так что ниже – выдержки из моих дневниковых записей почти десятилетней давности, приправленные нынешними соображениями и комментариями.

9 августа 2009. Прилетел, и сразу поехали к морю – за Остию. Зной. Чистый пляж. Нудисты. Причем, по моим одноразовым наблюдениям, охотно оголяются стройные женщины и жирные колченогие старики, выставляющие на всеобщее обозрение свое хозяйство. Ресторан “Средиземноморье”. Луна на ущербе. Кайма огней спереди и сзади по границе моря. Официанты-румыны. На обратном пути – мужчины в блядских женских одеждах, сигналящие с обочины фонариками (человека три вдоль дороги). Дома открыл ставни – шумная ночь: молодежь в двух кафе внизу на перекрестке.

10 августа. Заблудился по обыкновению, и вдруг наобум вышел на Пьяцца де Массими с “гоголевской” колонной…

Через два года упомянул это место и возникшие здесь литературоведческие домыслы в стихотворении:

Вот этот знаменитый пейзаж из “Мертвых душ”, который имеется в виду: “Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе, правильная мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как шапка или черная птица… ”

Годы спустя я с приятным удивлением нашел то же предположение у Набокова.

11 августа. Утром выехали в замок и по пути завернули в городишко Тоди. N купил в антикварной лавке здоровенную аптекарскую вазу (из-под цветной воды).

Первый ужин в замке – наполовину понятный треп благовоспитанных людей. Мои хоромы: две огромные и по площади, и в высоту комнаты с видом на зеленые горы.

12 августа. Ходил искать пруд. Жара, подсолнухи и кукуруза на выпуклых холмистых полях. Детский запах зноя, Украины и проч.

Два новеньких… Забавно видеть, как из стерилизованно-вежливых незнакомцев выкристаллизовываются маленькие общности по тайным слабостям и пристрастиям. Нэнси – явная алкоголичка: с вечера она прелестна, с утра идет пятнами и некстати улыбается. Знакомые материи.

Курит в замке только владелец – старенький граф, когда изредка наведывается.

Мне живо вспомнился такой же фарфоровый старичок – отпрыск обездоленного революцией знатного русского рода, князь Г. Он, вероятно, для придания всему почину аристократического лоска участвовал в довольно фантасмагорической литературной гастроли. Предводитель поездки, обрюзгший комсомолец хорошо за пятьдесят, с особым сладострастием выговаривал “Ваше сиятельство”, распахивая перед высоким парижским гостем дверцу видавшего виды “Мерседеса”. Князь, казалось, не проронил ни слова за всю фестивальную неделю, но на прощальном банкете требовательно постучал черенком вилки о бутылочное горло, добился тишины, встал, приосанился и произнес:

Повеяло штабной рутиной позиционной войны. Впрочем, я, как водится, зарапортовался.

14 августа. Еще новенький, вернее, муж одной из здешних писательниц, американки. Он итальянец, которого в десять лет родители увезли в Америку. Узнав, что я русский, гость обнаружил удивительную даже для соотечественника начитанность и внимание к прочитанному: вспомнил из “Хаджи-Мурата”, как солдат курит, вырыв ямку в земле и продев в нее чубук.

16 августа. Перуджа отложена. Вместо этого ходили с N пешком к развалинам крепости, а после – на маленькое местное кладбище. Зной, гравий, склепы в три-пять этажей, как купейные полки. Зачем-то списал имена и даты под размытой фотографией двух стариков: