Николай Каринцев - В сердце Африки

Наступило последнее действие борьбы. Селение, лишившись всех защитников, лежало открытым для грабежа. Жадные люди Багирми смело бросились теперь в чащу для охоты за притаившимися еще там женщинами и детьми. Картина грабежа бича еще отвратительнее, чем зрелище зверского боя, потому что жадные победители дрались и спорили из-за добычи, как стая голодных зверей вокруг павшего животного.

Рис. 11. Султан Багирми.

Их взаимное озлобление, яростные крики, рев, толкотня и драка принесли хоть ту пользу, что многие спрятавшиеся негры уцелели. Победите ли обратили свою ярость друг на друга и забыли о неприятеле.

Нахтигаль, невольный зритель всех ужасов этого дня, тоже пострадал. Он как-то выдвинулся слишком вперед и не заметил, как попал в свалку. Спасаясь из нее среди боевых криков и размахиваемого оружия, Нахтигаль потерял свои последние туфли, феску и знаменитые синие очки. В поспешном бегстве он еще упал в канаву, поранил себе ногу и с трудом добрался до своей свиты. С сердцем, переполненным негодованием и печатью, с головой, обернутой для защиты от солнца какой-то тряпкой, Нахтигаль объехал поле битвы, считая убитых. В глубине рощи на дымящемся пожарище он насчитал не менее 27 полу-обгорелых трупов маленьких детей. Эти трупики матери в отчаянии побросали в пламя, чтобы избавить их от мучительной смерти в плену у рабовладельцев. Картина эта, разумеется, не произвела никакого впечатления на ожесточенных и жадных победителей. Ликуя, они тронулись, наконец, в обратный путь. Султан и его люди разбогатели на сотню-другую рабов и залили кровью и огнем до того счастливую и мирную местность.

Ночь Нахтигаль провел в наскоро разбитом лагере, ухаживая под проливным дождем за ранеными. Многие из них умерли в ту же ночь.

Султан и его воины вернулись с богатой добычей, но Нахтигаль и его люди остались без всего, так что путешественник должен был укрываться от беспрерывных ливней в шалаше из древесных ветвей.

Дождь лил почти каждый день, так что невозможно было высушить вещи: одеяла и одежда оставались постоянно влажными, кожаные вещи быстро портились, а железные вещи ничем нельзя было уберечь от ржавчины. К тому же в этом месте оказалось мало топлива, а ходить за ним подальше было опасно вследствие враждебного настроение туземцев. То же было со съестными припасами.

Устроившись в своей новой временной столице. Абу-Секин начал собирать дань с туземцев. Обыкновенно дань выплачивается в Судане самым ходким и ценным товаром, т. е. рабами. Скоро лагерь оказался до того переполненным этими несчастными, что для сковывания их нехватало железных цепей, и их стали заменять кожаными ремнями. Скудное питание, тоска, страх, побои и другие ужасы рабской доли привели несчастных в такое подавленное состояние, что они стали заболевать и умирать. Теснота, грязь, небрежное погребение умерших и жизнь впроголодь вскоре распространили в лагере заразу, от которой рабы умирали десятками.

Как ни крепился Нахтигаль, но вскоре болезнь эта свалила и его. Присоединилась еще лихорадка. Силы его падали с тревожной быстротой; вместе с ними угасала и энергия. Только одно желание теплилось еще в его изможденном теле — вырваться как можно скорее из лагеря смерти. Иногда он приказывал слугам посадить его на коня и ехал, поддерживаемый ими, качаясь от слабости в седле, к султану просить отпустить его домой. Но Абу-Секин не хотел расставаться с гостем так скоро, — очевидно, он держал его на всякий случай в качестве заложника.

— Но ведь я на краю могилы, — говорил ему Нахтигаль, — мне хотелось" бы умереть на руках своих друзей.

— Если судьба обрекла тебя смерти, белый, — ’ отвечал в таких случаях султан — то решительно все равно, умрешь ли ты здесь, на родине ли, или по дороге к ней.

Все доводы путешественника разбивались о жестокость султана.

Дни тянулись за днями в мучениях голода и болезни, в тоске и нужде. В этом состоянии Нахтигаль дошел, наконец, до того, что решил покинуть лагерь без разрешения султана. Но всякий раз, как вещи его оказывались навьюченными, приходил посланный от султана и приказывал сложить их снова в хижину. Наконец, Абу-Секин уступил настойчивым просьбам путешественника. Он подарил вьючную лошадь, дал ему в провожатые одного из своих придворных" и послал вперед гонца с письмами к старшинам разных городов и селений, чтобы всюду пропускали путешественника и его вещи.