Джеймс Кервуд - Всемирный следопыт, 1927 № 04

Одного из них, старого охотника с Мурманского берега, Николая Васильевича Колгуева, в простонаречьи «Колгуя», толпа зевак, провожавшая путешественников, знала так же хорошо, как и любого из соседей. Другой не был известен обитателям Колы, а так как, кроме того, он лицом, манерами и поступками совершенно отличался от всех колычан, то и привлек к себе всеобщее внимание. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что всего лишь за два дня до путешествия этот загадочный человек, искавший в городе проводника, поставил на ноги старого охотника Колгуя, лежавшего две недели в постели, дав ему шесть горьких порошков неизвестного лекарства.

Местный врач за две недели перепробовал на больном все свои, правда, ограниченные средства, но не добился ни малейшего улучшения в здоровье Колгуя, называвшего свою болезнь просто лихорадкой. Тем большее удивление вызвал своим средством приезжий, получивший тогда же среди шептавшихся колычан почтенное наименование «доктора». Впрочем, странному путешественнику, искавшему в Коле проводника до Умбы, действительно, не чужды были врачебные познания. Во всяком случае, когда он от десятка обывателей услышал, что, кроме Колгуя, нет такой отпетой головы в городе, кто согласился бы итти на Умбу, приезжий не задумался отправиться к охотнику, хотя и был предупрежден о его несвоевременной болезни.

Колгуй, скрипевший зубами не столько от боли, сколько от злости на болезнь, уложившую его в постель, когда другие охотники бродили дни и ночи с ружьем, добывая песцов и куропаток, посмотрел на гостя не очень приветливо.

— Проведете ли вы меня до Умбы, — спросил пришедший на чистом русском языке, но с необычайной для постоянно говорящего на этом языке старательностью выговаривая каждое слово, — если я вылечу вас?

Глубокие, но не старческие морщины на смуглом лице гостя и серые, почти бесцветные, но слишком глубокие и беспокоящие пристальностью взгляда глаза его и самая манера говорить с необычайной простотой, за которой чувствовалось достоинство, — внушили больному доверие. Во всяком случае, необычайного посетителя он не послал к чорту, как это делал с другими, предлагавшими верное средство от болезни, хотя ответил не без резкости:

— Если вы меня поставите завтра на ноги, я послезавтра отведу вас не на Умбу, а на самый «Остров Духов», если вы пожелаете. Лучше умереть у чорта в лапах, чем на этих вонючих тряпках!

Он хлопнул исхудалой ладонью по соломенному тюфяку так, как хлопал по рукам колычан, заключая какую-нибудь сделку. Колычане знали, что слово Колгуя, подкрепленное рукопожатием, вернее писаных векселей. Может быть, гость знал это, может быть, он догадался о том по одному взгляду на охотника, но ответил тотчас же и коротко:

— Хорошо, я вылечу.

Гость не был ни знахарем, ни фокусником, ни чародеем, потому что с внимательностыо и тщательностью, свойственными далеко не каждому врачу, он осмотрел больного, расспросил его о всех малейших проявлениях болезни. Напав на какой-то след, он сам досказал Колгую все остальное с такой точностью, что можно было подумать, будто он все две недели не отходил от постели больного, наблюдая за ним. Только после этого он ушел и вернулся с багажной сумкой, из которой извлек те шесть порошков, которые поставили Колгуя на ноги.

Обитателям древнего города Колы, как я уже сказал, все это было известно, вот почему чужеземный доктор, к тому же избравший целью своего путешествия столь рискованное место, как Умба с его Островом Духов, привлек всеобщее внимание.

Впрочем, улицы Колы невелики, а сытые лошадки путешественников с такой охотой тронулись в путь, что маленький отряд не долго тешил своим видом зрителей. Колгуй, еще бледный и худой, но сидевший на лошади с большей уверенностью, чем в постели, помахал шапкой на прощание приятелям, и «отряд» скрылся с глаз зевак.

Спутник Колгуя оказался человеком не очень разговорчивым. До самого вечера он только раз, когда, увязая по щиколотки в болоте, лошади шли шагом, открыл рот:

— Не рано ли пустились мы в путь? — сказал он и сейчас же добавил: — Хотя, вы, кажется, чувствуете себя хорошо?

— Я думаю, что нагуляю себе жиру скорее в дороге, чем дома, — пробурчал Колгуй.

Всадники пробирались вересковым кустарником. Бившиеся о колена коней, вечно зеленые листья багульника издавали горько-пряный запах, и старый охотник оживал от аромата, почти пьянел, — точно не дышал, а пил кружку за кружкой колычанское пиво, сдобренное для крепости пьянящим настоем багульника. Кисти колокольчатых цветов андромеды веселили темно-зеленый ковер болота, но лошади пугливо поднимали голозы прочь от ядовитых листьев ее, торопясь выбраться из топи на твердую почву.