Геннадий Дмитриев - Я был капитаном Фицроем

Я вспомнил свой дом, гараж, старенькую машину «жигули» первого выпуска. Вспомнил, что нужно бы было давно поменять масло в двигателе, а еще заменить механизм рулевого управления. Я все откладывал и откладывал эти работы, все куда-то спешил, торопился, не успевал. А вот теперь уже спешить некуда, и ничего уже не нужно. Все то, что было — это, казалось, было в какой-то совершенно другой, далекой, не моей жизни. А теперь у меня только черная, бескрайняя водная ширь, да огромные мерцающие звезды, и больше ничего. И ничего уже не будет. Я вспомнил увитые зеленым плющом, крашеные авиационным серебрином гаражные ворота и дохлую крысу за гаражом. Не знаю, почему мне вспомнилась именно эта дохлая крыса, совершенно высохшая под палящими лучами июньского солнца, скалившаяся обнаженными зубами, будто бросая вызов всему миру, так несправедливо поступившему с ней.

Ни обида, ни страх не тревожили больше мою душу, мне стало вдруг тихо и спокойно. Мысли плыли плавно и не спеша, как плывут облака по вечернему небу. Я вспомнил аэроклуб, своих друзей, с которым мы впервые ощутили радость полета, с которыми мы рассуждали о будущем, совершенно не представляя, что все будет совершенно не так, как грезилось нам в наших юношеских, романтических мечтах. Я с детства хотел быть военным летчиком, именно военным, летать на современных боевых машинах. Мой отец прошел войну летчиком-бомбардировщиком на «Ил-4». Потом, после войны был командиром эскадрильи «Ил-28». Это, видимо, и определило мой выбор. А друг мой, Женя, мечтал о скоростных авиалайнерах, международных трассах, он хотел быть пилотом гражданской авиации. Мы часто спорили, и он говорил:

— Ты, только представь себе: взлет в Москве, посадка в Париже! Девочки-стюардессы, все красавицы, тебе кофе на эшелоне приносят. А какие девочки в Париже! Аэропорт Орли или Ле Бурже, французский коньяк, Эйфелева башня за окном пятизвездочной гостиницы! А, представляешь, ужин в ресторане с французскими знаменитостями: Жан Маре, Ален Делон! Разве увидишь когда-нибудь ты это все в своих ВВС? Ну, что тебя ждет в военной авиации? Пыльные аэродромы приволжских степей или снега Забайкалья? Военный городок вдали от цивилизации?

— Может быть, ты и прав, Женя, — отвечал ему я, — только прежде, чем ты попадешь на международные линии, тебе еще порхать и порхать на «Ан-2» над колхозными полями. И вместо парижских красавиц будут рядом с тобой пышногрудые доярки, а вместо французского коньяка будет у тебя стакан самогонки да пьяные мужики вместо знаменитых актеров. Будет еще и грязный сарай вместо пятизвездочного отеля, а вместо Эйфелевой — силосная башня за окном со своим специфическим непередаваемым ароматом, весьма далеким от аромата французских духов. А я уже сразу после выпуска из училища на таких машинах буду летать, каких ты и на картинке не увидишь!

— Подумаешь! — отвечал Женя, — Стратегический бомбардировщик! Только ты взлетишь, а на тебя уже все ракеты вражеского ПВО нацелены! Собьют, не дадут и до цели дойти!

— Не так уж просто сбить современный бомбардировщик, как тебе кажется!

А, вот теперь меня сбили, и не противник, а свои. Но и Женя не дожил до сегодняшнего дня. После развала Советского Союза бывший «Аэрофлот», рассыпался на множество мелких авиакомпаний, влачащих жалкое существование, особенно это казалось бывших союзных республик, ныне самостоятельных государств, обворованных правительством и местными олигархами. Бывшие пилоты «Аэрофлота» искали работу где придется, друга моего, Женю, занесло в какую-то глухую африканскую страну, где он на «Ан-26» перевозил грузы, о содержании которых знать экипажу не полагалось, приходилось работать и в зонах военных конфликтов. Однажды его сбили на взлете над какой-то далекой, чужой землей.

Хотелось пить. Жажда становилась все сильнее, вокруг меня была вода, одна вода, но пресной воды не было ни капли. А что будет, когда взойдет солнце, когда на смену прохладе ночи придет полуденный зной? Тогда жажда станет и вовсе невыносимой. Может быть, до утра меня найдут? Но кто? И, вообще, ищут ли нас? Ищут, наверняка ищут, но только кто и зачем? Нужны ли им живые свидетели? Конечно же, не нужны! Прав был старина Билли Бонс — мертвые не кусаются! Что сделают с нами, если найдут? Убьют или отправят в сумасшедший дом? Можно еще взять с нас подписку о неразглашении происшедших событий, убедить всех, что самолет упал по причине отказа второго двигателя, а ракеты были пущены по совершенно другой, учебной цели. Можно, но нужно, ли? Ребята прыгнули еще до попадания ракеты в самолет. Им можно доказать, что никакой ракеты не было, что ракета, пущенная по учебной цели, была принята за ракету, пущенную по нашему самолету. Командир запаниковал, приказал прыгать. Поверят? Нет, конечно! Но доказать ничего никому не смогут. Со мной сложнее, если останусь жив, я был в самолете, когда в него попала ракета. У меня выбора мало — или в гроб, или в сумасшедший дом. А то вдруг, обидевшись на командование, начну давать интервью российским журналистам. А журналисты — эти пострашнее спецслужб, спецслужба одной страны всегда может договориться со спецслужбой другой, а с этими барбосами не договоришься — им сенсацию подавай! Так что спасения мне ждать не от кого, да и незачем.