Михаил Водопьянов: Повесть о ледовом комиссаре

Он шел мимо приземистых домишек, оголенных палисадников, опустошенных огородов, на жирных грядках которых суетились черные мокрые галки, перепрыгивал через лужи, шел бодрым, широким шагом и думал о будущем.

Многое можно, конечно, спланировать в жизни, которую решил посвятить науке, можно кое-что предвидеть, но мог ли думать начинающий студент, что придет время, когда Верхне-Юрковскую улицу, на которой стоял маленький домик его родителей, люди назовут его именем, именем Шмидта, и что город на Днепре так разрастется, что вдоль этой окраинной улочки, ставшей магистралью украинской столицы, вырастут красивые многоэтажные дома!

…Студент Отто Шмидт уже пересекал шумный торговый центр города, когда им было принято единственно возможное решение:

— Тысячу лет прожить нельзя и знать все невозможно. Значит, надо сокращаться!

В ту же ночь он снова достал из письменного стола списки.

— С болью в душе, — вспоминал об этом почти полвека спустя Отто Юльевич Шмидт, — стал я вычеркивать то, что хотя и нужно, но без чего можно обойтись. Оставил в программе только то, без чего не мыслил себе пути в науку.

Студент беспощадно сокращал и сокращал свои любовно составленные списки. Менее всего подверглись урезыванию разделы, посвященные математике и географии. Математика была той наукой, в которой он решил специализироваться, а книги, посвященные путешествиям в далекие страны, открытиям неведомых земель, остались по той причине, что если нельзя все знать, то нельзя и объехать всю нашу планету, хорошо бы хоть прочесть о местах, где не придется быть в действительности, об Арктике, например…

Новый подсчет. И снова ошеломляющий итог — двести пятьдесят лет!

Кажется ничего больше не вычеркнуть. Значит, для того, чтобы стать по-настоящему культурным человеком, познать основные результаты главных наук, нужно двести пятьдесят лет.

Молодость уверена в своих силах, всегда немного самонадеянна. И студент принимается за свою программу самообразования. Он рассчитывает время не по часам, а по минутам. Сон сведен к минимуму… Пока у водоразборной колонки набирается в ведре вода для домашнего хозяйства и полива садика, можно прочитать две-три страницы… Теперь он старается ездить на трамвае в университет и на частные уроки, которые дает сынкам состоятельных киевлян, на ходу читать нельзя, а сидя в вагоне можно…

— Мне скоро шестьдесят пять, — незадолго до смерти говорил жене тяжелобольной академик Шмидт, этот человек необычной эрудиции и разносторонних знаний, — жить осталось совсем недолго… Нельзя сказать, что я выполнил свою программу, намеченную в юности, на это требовалось четверть тысячелетия, ошибки в подсчете не было. Многое пришлось опустить, а немало и добавить… Все знать, конечно, невозможно, но можно и нужно чувствовать свою работу частью огромного целого, любить это целое и в основных чертах знать и понимать его…

Шмидт мог и не стать человеком науки, несмотря на всю свою природную одаренность, настойчивость в достижении поставленной цели, огромную работоспособность. Все решило удачное стечение обстоятельств.

…Первого октября 1891 года в городе Могилеве у жены приказчика писчебумажного магазина родился первенец. Новорожденного окрестили именем Отто. В городе знакомые и клиенты магазина, за прилавком которого стоял молодой отец, очень удивлялись, что он выбрал для мальчика такое странное имя. Шмидта здесь считали за своего. Он был из обрусевшей крестьянской семьи прибалтийских, или, как их тогда звали, «курляндских» немцев. Женат же был на латышке.

Впоследствии Отто Юльевич Шмидт во всех анкетах, а заполнять их ему пришлось множество, на вопрос о национальности отвечал: «русский». Он имел на это полное право. Он всю жизнь жил в России, русский язык был его родным языком; русская культура, для обогащения которой он многое сделал, была его культурой, и мало кто знал и любил чудесную русскую природу так, как он.

Это началось с раннего детства. Мать пытливого, мечтательного мальчика, сама с «поэтической искоркой» в душе, чудесно певшая лирические народные песни и замечательно рассказывавшая сказки, часто уходила с сыном за город. Вдвоем они бродили по лесам и лугам, вырывали с корнями понравившиеся им полевые цветы, бережно приносили их домой и высаживали в свой дворик. И где бы ни жила семья Шмидтов, в тихом Могилеве, в шумной портовой Одессе, в цветущем Киеве, у них всегда был свой садик. На небольшом, тщательно возделанном клочке земли рядом с яблонями и вишнями, с клубничными грядками и кустами смородины росли скромные полевые цветы — колокольчики и ромашки, васильки и иван-да-марья. Настоящий миниатюрный ботанический сад. Мать — крестьянка, скучавшая по просторам родных полей, приучила сына ухаживать за растениями, делать прививки плодовым деревьям, обирать с каждого листика вредителей.