Пётр Мельников - Они придут завтра

А модницы наши носят платья, присланные из Парижа. В Кяхту из Петербурга раз в год приезжает известный портной. Снимает мерки, а заказы получает по телеграфу. И Чайковского, и Бетховена, и Моцарта, музыку всех знаменитых композиторов услышите в Кяхте. И барышни наши свободно говорят по-английски и по-французски. Любят военных и охотно выходят за них. Может, и для Сережи с Коленькой растут там невесты миллионерши-с…

Когда гость сошел в Нижнеудинске, отец Дмитрий обнял Сережу и, глядя в окно, взволнованно проговорил:

— Вот, тебе, сынок, и Кяхта…

Забудет ли когда отец Дмитрий те последние дни безмятежной жизни в Кяхте и Троицко-Савске перед отправкой на Запад, в окопы, на войну против кайзеровской Германии? И почему так волновала его судьба Сережи, которому шел уже шестнадцатый год? Всю ночь полковой священник просидел за письменным столом сына, мучительно гадая о том, кем же он будет, по какой дороге пойдет в люди.

«Дурак всегда счастлив, потому что ничего не знает…» Фраза выписана крупными угловатыми буквами, и каждая буква отцу Дмитрию чем-то напоминает сына, упрямо карабкающегося в гору на крепких ногах, чуть пригнувши голову и плечи и пристально вглядывающегося в приметные куски породы. Издали черноволосого и бронзового Серегу легко принять за индийца, если бы не чересчур длинный и по-своему симпатичный нос.

Бывают носы кривые, расплющенные, великие, а Сережкин монголы и якуты почтительно величали князь-нос. Комары и те облетывали его, прежде чем выбрать место для посадки. Ишь ты, спит сном умаявшегося праведника, ни тревог ему, ни забот.

Камни всюду, на окнах и полках, и самые разные, непохожие. Рядом с запиской — книги о великих путешественниках, землепроходцах, иллюстрированные журналы, взятые или в публичной библиотеке Кяхты или в Троицко-Кяхтинском отделении императорского Русского географического общества. И ни одной о боге…

— Что-то отрок зачастил в местный музей и в дом чаеторговца А. М. Лушникова.

— Земные дела зело волнуют ваше чадо, отец Дмитрий, — на ухо передавал кяхтинский священник. — Все около работников крутится, присматривается, как шьют монгольскую палатку на байковой подкладке, как упаковывают тюки, чем кормят верблюдов и быков. Монгольские, бурятские и якутские слова записывает. И ко мне обращался с расспросами: правда ли, что в доме Лушниковых останавливались и Пржевальский, и Потанины, и Радлов, и Ядринцев, и Обручев? «Останавливались и другие путешественники…» — отвечаю.

Глаза у отрока так и загорелись.

— Расскажите, пожалуйста, какие они? Что про чужие страны и народы сказывали?

Вона, чего захотел!

В пятницу все про декабристов расспрашивал: кто из кяхтинских купцов ездил к ним на Петровский завод и чей это завод? Все допытывался, уж не кабинетские ли, сиречь не царствующих ли особ эти владения? Каторжные рудники и заводы Нерчинского и Алтайского горных округов и Кузнецкого каменноугольного бассейна, говорят, на царскую семью работают… И правда ли, что Белозёров приятель Лушникова, виделся с Чернышевским и разговаривал с ним? И кто только, какие сыны неправды и геенны, рабы греха и тления внушают нашим отрокам такую крамолу? А все ваш знакомый Иван Иванович Попов! Посеял семена зла и разврата, а сам отбыл в Иркутск. Мы же тут расхлебывай.

Хороши и господа из Третьего отделения. Что им наши места — гнилой, гиблый угол? Нашли, куда ссылать декабристов и народников. Тут и ломтя не успеешь прожевать, как за монгольскую границу перемахнут. А там Китай, океан-море, и поминай как звали.

Отец Дмитрий слушал мирского коллегу задумчиво. Сергей давно тревожил его. Подросток развивался не по годам. Он не хотел познавать бога ни разумом, ни сердцем… С каким жаром отец Иоанн внушал мирянам:

— Разум — злейший враг веры, источник всех заблуждений и смут. Наше немощное тело — «сосуд скудельный», вместилище греха и порока. Человек — жалкое, падшее существо, созданное по образу и подобию божию, должен всегда помнить: жизнь на земле — этой юдоли печали и слез — временна и бренна. Умерщвляй плоть, человек, стремись в небесную отчизну свою, в райское блаженство!

Однако и эта проповедь не затронула ни одной струны в душе подростка.

— О чем же он еще спрашивал вас?

— Правда ли говорят, что Алексей Михайлович Лушников декабристов Бестужевых, Завалишина и Горбачевского самолично видел? Портреты с каких кяхтинских купцов рисовал Бестужев? В Селенгинске у кого жили Торсон и Бестужевы? А что возили купцы декабристам на Петровский завод?