Агата Кристи - Расскажи мне, как живешь [litres]

Он продолжает: «А если мы не найдем то, что хотим, на Хабуре, обязательно найдем на Джаг-джаге! »

«Что, – спрашиваю я, в первый раз услышав это название, – что такое Джаг-джаг?»

Такое название кажется мне совершенно фантастическим.

Макс снисходительно говорит, что я, наверное, никогда не слыхала о Джаг-джаге. Очень многие не слыхали, признает он.

Я принимаю обвинение и добавляю, что пока он не упомянул о Хабуре, я не слыхала даже и о нем. Вот это удивляет его.

«Но неужели ты не знала, – говорит Макс в изумлении от моего потрясающего неведения, – что телль Халаф на Хабуре?»

Он почтительно понижает голос, говоря об этом знаменитом месте обнаружения доисторической керамики.

Я качаю головой и не решаюсь обратить его внимание на то, что не выйди я за него замуж, я, вполне возможно, никогда бы и не услышала о телле Халафе!

Я могу сказать, что попытки объяснить людям, где мы копаем, всегда связаны с большими трудностями.

Мой первый ответ обычно одно слово – «Сирия».

«О! – говорит уже немного смущенно средний собеседник, задавший вопрос. На его или ее лбу собираются морщины. – Да, конечно, Сирия… – Библейские воспоминания оживают. – Погодите, это же Палестина, да?»

«Это рядом с Палестиной, – говорю я одобрительно. – Знаете, дальше в глубь материка».

Это не слишком помогает, так как Палестина, которая для людей связана скорее с Библейской историей и Воскресной школой, чем с географическим положением, вызывает ассоциации чисто литературные и религиозные.

«Не могу точно себе представить, где она, – морщины углубляются, – а где приблизительно вы копаете – я имею в виду, около какого города?»

«Не около какого-нибудь города. Около границы Турции и Ирака».

Выражение беспомощности появляется на лице знакомого.

«Но все-таки вы должны же быть вблизи от какого-нибудь города!»

«Алеппо, – говорю я, – милях в двухстах оттуда».

Человек вздыхает и сдается. Затем, оживившись, спрашивает, что мы едим: «Наверное, одни финики?»

А когда я отвечаю, что баранину, цыплят, яйца, рис, фасоль, баклажаны, огурцы, апельсины по сезону и бананы, то на меня смотрят с осуждением и говорят: «Нельзя сказать, чтобы вам приходилось терпеть лишения!».

В Меядине начинается le camping [38] туристический поход. .

Для меня ставят стул, и я величественно сижу посреди большого двора, или хана, в то время как Макс, Мак, Аристид, Хамуди и Абдулла борются с палатками, стараясь установить их.

Нет сомнений, что мне достается лучшая участь. Это исключительно занимательное зрелище. Дует сильный ветер пустыни, что отнюдь не помогает, а все участники на имеют опыта. Возносит мольбы о сострадании и милосердии Божьем Абдулла, требует помощи у всех святых армянин Аристид, дикие подбадривающие вопли и смех привносит Хамуди, яростные проклятия Макс. Только Мак трудится в молчании, правда, даже он иногда бурчит что-то шепотом.

Наконец все готово. У палаток несколько нетрезвый вид, какой-то не совсем правильный, но они поставлены. Мы все единодушно поносим повара, который вместо того, чтобы готовить еду, наслаждался зрелищем. Однако у нас есть очень полезные на такой случай консервы, которые мы открываем, чай готов, и вот, когда солнце садится, ветер стихает и неожиданно холодает, мы отправляемся спать. Это мой первый опыт запихивания себя в спальный мешок. Требуются совместные усилия – Макса и мои, но оказавшись наконец внутри, я чувствую себя сказочно удобно. Я всегда беру с собой одну действительно хорошую мягкую пуховую подушку – для меня в этом вся разница между уютом и бедственным существованием.

Я счастливо говорю Максу: «Я думаю, что мне нравится спать в палатке!»

Тут неожиданная мысль приходит мне в голову:

«Как ты думаешь, крысы или мыши или еще кто-нибудь не будут ночью по мне бегать?»

«Обязательно будут», – сонно и приветливо отвечает Макс.

Я начинаю обдумывать эту мысль и засыпаю, а проснувшись обнаруживаю, что уже пять утра – восход и пора вставать и начинать новый день.

* * *

Городища в непосредственной близости от Меядина оказываются малопривлекательными.

«Римские», – с отвращением бормочет Макс. Это с его стороны самая последняя степень осуждения. Подавляя остатки чувства, говорящего, что римляне были интересными людьми, я подражаю его тону, говорю «Римские» и выбрасываю подобранный мной черепок презираемой керамики. «Mir Ziman… er Rum», – говорит Хамуди.

Во второй половине дня мы отправляемся посетить американские раскопки в Доуре. Это очень приятный визит, и они очень любезны с нами. Однако я обнаруживаю, что мой интерес к находкам слабеет и что мне все труднее слушать или принимать участие в разговоре.