Василий Боткин - Письма об Испании

После осьми часов езды по голым, каменистым горам добрались мы до Альамы, старой арабской крепости, некогда знаменитой своим неприступным положением. Кроме этого, Альама славилась своими минеральными водами, и гранадские владетели приезжали сюда лечиться {310} . Взятие Альамы, в самом начале Гранадской войны {311} , было отважным делом героя этой войны, маркиза де Кадис, который с небольшим отрядом пробрался сюда горными ущельями во время проливных зимних дождей и, воспользовавшись бурною ночью и небрежением арабского гарнизона, овладел крепостью. Неожиданная потеря Альамы, лежащей верстах в пятидесяти от Гранады, страшно поразила гранадских мавров. В собрании старых испанских романсов есть большой отдел романсов, переведенных с арабского или написанных в подражание арабским, romances moriscos. Все замечательные события Гранадской войны излагаются в них в чрезвычайно наивной и поэтической форме. Пользуясь случаем, я для примера приведу здесь два мавританских романса, касающихся взятия Альамы, сохраняя по возможности наивность, колорит и размер подлинника:

Романс этот, сочиненный первоначально на арабском языке по случаю взятия Альамы, был так печален, что каждый раз, как его пели на улице, возбуждал плач в народе, и после завоевания Гранады испанцами его запрещено было петь. В следующем романсе рассказывается, как наказан был несчастный алькаид (градоначальник) Альамы за потерю ее:

Альама, выстроенная на скале, крутыми обрывами упирающейся в узкую лощину, со всех сторон окруженная совершенно голыми скалистыми цепями гор, имеет вид разбойничьего притона. Гора, на которой она выстроена, только с одной стороны чуть-чуть отлога, но так, что лошадь с трудом взбирается по крутой каменистой тропинке, которая вьется, изворачиваясь и пробираясь между развалинами и обрывами. Предоставя мою лошадь попечениям Лансы, я пошел бродить по городу и вышел на площадку. По одной ее стороне стояли невысокие, арабской формы дома, по другой шла низенькая каменная загородка над самым обрывом вниз, глубиною по крайней мере сажен пятьсот {313} . Вокруг во все стороны тянулись цепи голых вершин; только глубоко внизу, в узкой лощине, совсем сжатой горами, сквозь гущу зелени пробивалась белая пена горного потока, шум которого разносился по всему городу. Разнообразие цветных тонов между ущельями, обрывами и гранитными скалами было удивительно. Солнце заходило, покрывая багрянцем длинные ряды вершин, терявшихся в алом пару, из-за которого белой, яркой пеленой поднималась снежная вершина Сиерры-Невады. Сколько нужно было усилий и труда, чтоб поместиться в таком орлином гнезде! И среди этой дичи живет народ веселый, вечно поющий: до меня доносились брянчанье гитар и напевы фанданго… Испания! Какое это убежище для людей, скучающих Европою! Здесь не только природа оригинальна — здесь и жизнь сложилась как-то иначе. Бог знает, как и чем живут люди на этой каменной почве, а кажется, у них только и дела, что петь, танцевать, играть на гитаре, нисколько не заботясь о том, что в других странах называется жизнию. Европейский костюм здесь до того редкость, что мое дорожное пальто обращало на себя всеобщее внимание и на меня указывали пальцами. Побродив по узким улицам, я остановился у одной толпы, где танцевали. Пожилой человек в плаще, сидя на камне, играл на гитаре, подпевая мелодию фанданго; перед ним несколько пар танцевали. «Un extranjero! Иностранец!» — пробежало по кружку, и я сделался предметом общего любопытства. Между тем я вынул сигары и, закурив сам, предложил их стоявшим возле меня двум молодым людям. Эта национальная вежливость тотчас расположила кружок в мою пользу. Андалузки не застенчивы, тут же стали со мной разговаривать и приглашать меня танцевать. Я отвечал, что очень бы рад, да не умею. Мне дали место между сидевшими в кружке девушками и молодыми людьми. Танцы продолжались. Соседка моя, молодая и преудалая женщина, настоящая doña salada, решительно объявила мне, что желает со мной танцевать, подала мне руку, ввела в круг танцующих, застучала кастаньетами — и я должен был кой-как в такт двигать ногами. В простонародье фанданго танцуется довольно грубо; но он исполнен приемов и поз чрезвычайно оригинальных и смелых, которым подражать невозможно. Мои манеры французского контраданса смешили их до слез; но это еще более сблизило меня с ними: каждый из молодых людей наперерыв предлагал мне свои папелитки [74], угощали вином и обращались со мной самым радушным образом… Да! Я забыл сказать, что после моего комического танца я все-таки получил, по обычаю, поцалуй от моей танцовщицы.