Мэрри Оттен - Чародеи с Явы

Вечером, после изнурительной дневной жары, после тысячи дневных дел и забот, балийцы погружаются в иной мир, в иное — священное — измерение.

Постоянное обращение к священному искусству — танцу, музыке, живописи, театру — придаёт лицам балийцев выражение удивительной молодости. Они излучают уверенность, душевное спокойствие; их ровное отношение к чужестранцам изумляет. В голову закрадывается мысль о том, что минувшие века западной цивилизации, развития техники и кажущегося прогресса — не более чем иллюзия! Мы убили в себе чувства, разрушив все связи с природой. Здесь, на другом конце мира, на лицах этих людей читаешь радость и внутреннее успокоение…

Балийский гамелан берет за живое звуками ксилофонов. Звуки дёргают за жилы, музыка взывает не столько к чувствам, сколько к телу. Руководитель оркестра играет на «тендере» — это тот же ксилофон, но чуть больше остальных. Молоточек живо бегает по металлическим пластинкам. Остальные музыканты следят за ним краешком глаза. Вот лёгким движением он прерывает каскад звуков; вступает флейта, весёлая, болтливая — словно торопится поведать что-то. Старик, играющий на ней, в упоении закрывает глаза. Ксилофоны тихонько, мелкими шажками, вторят ему, дожидаясь, пока он доскажет до конца сокровенное. И вновь тишину разрывает, живо контрастируя с ритмической нежностью флейты, водопад светлых нот.

Оркестранты сидят, поджав по-портновски ноги, у ограды первого храмового дворика, так что танцующим приходится двигаться рассчитанными движениями. На каждый такт они реагируют движением пальцев, глаз, застывают на мгновение в равновесии в неуловимо позе. Да, её едва успеваешь уловить, потому что в следующий миг — новый пируэт.

Танцовщицы не выгибаются, не приседают, не выпрямляются, а делают все это разом, одновременно; кажется, что девушка приближается все время к какой-то невидимой границе, не решаясь пересечь её… Воображение дополняет картину — и девушка становится деревом, веткой, лианой.

Волшебные танцевальные метаморфозы составляют часть древней балийской традиции. Наибольшей известностью пользуются танцы «легонг» — это исполняют две девушки под аккомпанемент старика, рассказывающего содержание танца, и «джаньер», в котором участвует несколько танцовщиц. На Бали, как и в Сунде, существует танец рыцаря, который исполняет девушка. Балийская танцовщица движется быстрее, чем сунданка, в её исполнении меньше драматизма. Мы говорили уже, что у балийцев с сунданцами много общего как в характере, так и во внешности, в обычаях. Однако этнически их ничто не связывает.

Едва ли не самый впечатляющий из балийских танцев — «кечак», танец обезьян. В центре первого храмовoгo дворика в землю вонзают факел; несколько сот мужчин, обнажённые по пояс, усаживаются концентрическими кругами. За ухом у каждого красный цветок, они ритмично двигают плечами, выкликая: «Кечак… Кечак… Кечак…», а главный рассказчик громко читает наизусть эпизоды Рамаяны. Танцоры изображают обезьянью армию Сугривы. Ритм быстро захватывает присутствующих. Мужчины разом вздымают руки, которые в свете факелов кажутся красными сполохами огня. Вдруг они откидываются на спину, словно раскрывшийся цветок. Гортанные голоса танцоров-певцов придают происходящему совершенно фантастическую окраску, порой кажется, что это шабаш.

В былые времена ритмичным повторением слова «кечак» мужчины доводили себя до состояния транса, до экстаза. Лишь сравнительно недавно обряд одержимости уступил место балету на темы Рамаяны. Кечак ярко иллюстрирует мысль о том, что на Бали граница между земным и священным весьма зыбкая.

Мир индонезийцев полон фантасмагорий, которые трудно поддаются анализу западной логики. Современная наука, наделив нас могучими орудиями преодоления природы, одновременно закрыла доступ в сокровищницу воображения и веры.

Если на деревню обрушивалась эпидемия или другая беда, балийцы устраивали особую церемонию, известную под названием «баронг», или танец криса. Это был культ, по внешней форме приближавшийся к индо-яванской традиции, но в действительности имевший чисто балийский религиозно-магический смысл.

Сегодня эта церемония, к радости западных туристов, превратилась в подобие цирка. Тем не менее в отдельных деревнях, ещё не затронутых туризмом, культ сохранил своё первоначальное значение. Сохранение традиции зависит в основном от того, насколько поддерживается в данном месте любовь к родной земле. Церемония баронг жива ещё кое-где благодаря стараниям бывших князей, пользующихся и поныне престижем в своей округе, — для баронга нужны богатые костюмы, хороший оркестр, пышные аксессуары. Всем этим занимается глава деревни — «агунг», т. е. дворянин, принадлежащий к касте воинов-сатрия. Он живёт при собственном храме в деревенском дворце, примыкающем ко второму дворику святилища. Там и собираются жители для танца криса. Главу легко узнаешь среди толпы односельчан — по покровительственной улыбке, заставляющей вспомнить европейского средневекового сеньора. Агунг выполняет его социально-психологическую роль Агунг ждёт, пока западные гости закончат лёгкий ужин и усядутся на месте. После этого он делает знак собравшейся у ворот храма толпе: можно входить.