Клод Фаррер - Прогулка по Дальнему Востоку

У китайцев же, как когда-то у египтян, нет ни азбуки, ни гласных, ни согласных, ни слогов; каждое китайское слово, подобно египетским, пишется или, вернее, рисуется с помощью одного знака, одного иероглифа, если вы предпочитаете. Когда слово начертано, его произносят с помощью односложного созвучия.

Обратите внимание! Здесь имеет место нечто диаметрально противоположное нашему представлению о языке, то есть образованию понятий и их передаче словами. Китаец идет от начертания к мысли, и произношение для него не более, как аксессуар. Мы исходим из произнесенного слова, и наше письмо не имеет иного значения, кроме обозначения произнесенных звуков. Когда мы пишем, мы изображаем звуки нашего голоса, даем смутное изображение наших чувств. А когда пишет китаец, то он срисовывает свою мысль прямо с натуры. Он наносит, — не пером, а кисточкой, — рисунок, долженствующий изобразить, разумеется систематически и стилизованно, то, что он желает выразить.

Этот рисунок и есть то, что китайцы называют буквой и что египтяне называли иероглифом. Иначе сказать, всякая человеческая мысль представлена одним знаком.

Само собою разумеется, что собрание этих знаков или букв неизмеримо обширнее наших «а, b, с, d». Вместо двадцати шести букв считайте двадцать шесть тысяч, и то вы будете правы лишь в одной третьей части!

Не следует, однако, думать, что изучение китайских начертаний просто мнемотехническая символика. Нет! Существуют знаки основные и знаки производные.

Подобно тому, как мы добавляем суффиксы и флексии к корням наших существительных и глаголов, китаец комбинирует по-разному основные знаки, а их не более двухсот пятидесяти. Из основных знаков, путем упрощения и связывания, он образует знаки производные; и так, идя от элементов к сложному, он от основной идеи идет к идеям производным…

Несколько примеров, чтобы быть лучше понятым.

Чтобы изобразить человека, нужно провести две черты, идущие вкось, суживающиеся кверху; две ноги идущего человека. Этот знак произносится «жени» (сравните с арабским словом «джинн», взятым тоже с японского или индийского)…

Но, — повторяю, — произношение ни к чему не обязывает.

Чтобы изобразить юношу, — чертят одну черту, прихотливо прихотливо изогнутую, с небольшой пересекающей горизонтальной черточкой; это будет стилизованное изображение ученика, согнувшегося над рабочим столом, — человека, который учится. Две наискось поставленные и пересекающиеся черты будут изображать женщину. А если нам понадобится изобразить слово «любовь» (гао), мы поместим рядом знак, обозначающий женщину, и знак юноши, — независимо оттого, идет ли дело о любви супружеской или о любви материнской… Чтобы написать «слово» или «речь», мы грубо изобразим рот. Для обозначения двери мы наметим обе ее створки.

Итак, идя от простого к сложному, если я под «дверью» помещаю «рот», это будет значить «посланник», — тот, который дает проскользнуть своему слову под дверь другого… Еще комбинация, — я рисую знак, изображающий «сердце», и помещаю его тоже под знаком «дверь», — получается слово, обозначающее «меланхолию, печаль, сожаление»… И вправду, — не оставляем ли мы нашего сердца на пороге дома, только что закрывшегося для нас?

Вы видите, что китайский язык выше нашего, потому что он не только язык, но и целая философия. Что не мешает ему, однако, быть, в некоторых и даже многих отношениях ниже нашего, — и прежде всего в отношении ужасающего количества времени, необходимого для основательного его изучения.

Я очень скромный синолог, хотя давно изучаю китайский язык; я знаю еще очень мало знаков и не могу считать себя в числе грамотных. Но несмотря на это, я должен сказать, что китайский язык единственный, который изучаешь с удовольствием, без скуки или утомления, — потому что, изучая эти знаки, не только упражняешь память, но и получаешь урок мудрости, изобретательности, вдумчивости и иронии. В тот день, когда я узнал, что слово «син» (сердце) под знаком «мен» (дверь) значит «меланхолия», я невольно обратился к моим личным ощущениям… Моряк, я вспомнил все расставания, все прощания и всю глубокую, бесконечную печаль жизни…

В конечном итоге я полагаю, что такой сложный язык как китайский, конечно, менее доступен массам, нежели современные нам языки, и вследствие этого представляет более удобств для всякого рода таинственных мистификаций различных мудрецов, имя же им легион…

Но так или иначе, остановимся на том, что все эти знаки и начертания понимаются во всех восемнадцати провинциях империи десятью тысячами ученых, а местами и в других государствах; так, например, в Японии и всеми иностранцами, которых нельзя назвать варварами. Но не мешает иметь в виду, что во всех восемнадцати провинциях, в Пекине, Кантоне, Гайнане, или Шантунге, эти знаки будут произноситься на восемнадцать совершенно различных ладов.