Виктор Дихтярев - Вся жизнь - поход

Наша группа выделила соседям какую-то сумму, но о роскошной жизни им пришлось забыть.

Случай, повторяю, нетипичный, но утрата единоначалия в дальнем путешествии всегда ведет к последствиям, которые в обычных условиях трудно предугадать.

В той первой крымской экспедиции ни Коля Голиков, ни его друзья и в мыслях не держали перечить мне в чем-то серьезном, но меня уже начал раздражать их покровитель-ственный тон - мол, все сделаем, не волнуйтесь, и на вечернем собрании я строго предупредил всех, что не намерен терпеть даже малейших нарушений дисциплины. Повод для разговора был пустячный. Совхоз выделил нам ящик груш, мы прикинули, что этого вполне хватит для компота до нашего отъезда, и поставили ящик возле палаток.

Я попросил ребят не заглядываться на груши - попробовали по несколько штук, и хватит. А кому захотелось еще - пожалуйста: совхозный сад метрах в пятистах на косогоре, и ходить туда нам не возбраняется. Через день я заметил, что ящик неоправданно быстро пустеет, и спросил ребят, кто покусился на общественное добро. Спросил так, для проформы, мимоходом. Мне ответили, что груши подъедает компания Голикова.

- Неужели и ты залезал в ящик? - спросил я командира, сидевшего со опущенной до земли головой.

- Нет, - Коля твердо посмотрел на меня. - Сам не залезал и у других не брал.

- У кого " у других ? "

И Коля снова опустил голову.

Вот Тогда я и сказал насчет дисциплины.

На следующий день я проходил мимо компании Голикова, сидевшей возле палаток и напевавшей под гитару. Увидев меня, один из парней лениво потянулся к ящику, взял грушу и начал неторопливо жевать. Я молча остановился перед парнем. Пение прекратилось, ребята поглядывали то на меня, то на товарища, а я в упор смотрел на парня, и нагловатая усмешка медленно сползала с его лица. Потом Голиков встал, поднялись и остальные, и только парень сидел с надкушенной грушей в руке, сидел, не поднимая головы, чтобы не видеть, как я смотрю на него.

- Сегодня ты уедешь в Москву,- сказал я. - Голиков, распорядись насчет денег и телеграммы родителям.

Через полчаса Голиков подошел ко мне:

- А может, оставим Сережку ?

Я сел на скамейку и указал место рядом.

- Ты можешь меня выслушать спокойно, не перебивая? Хорошо. В том, что случилось, виноват прежде всего ты. Это с твоего молчаливого дозволения Сергей и другие начали чувствовать себя чуть ли не хозяевами в группе. Это ведь так удобно - делать что хочешь, ни за что ни отвечая. Ты посмотри ребята уже сторонятся вас. Вы стали группкой в группе! И самое печальное, что ты этого не хочешь понять, ты, командир, мой первый помощник. И потому, что ты этого не понял раньше и не хочешь понять теперь, Сергей уедет домой. Уедет обиженный на меня, а на тебя будет смотреть как на друга и защитника.

Я говорил долго, возможно, излишне горячась, а Голиков сидел, набычась, сжимая скамейку под коленями.

- Ну, что ж, командир, давай решать вместе, - сказал я.

Голиков поднял голову и молча смотрел на верхушки кипарисов.

- Можно я провожу его до Алушты ?

- До Алушты можно. И сразу же в лагерь.

Сергей уехал. И ребята восприняли это спокойно. Быть может, они обсуждали мою жестокость - не знаю; но на вечернем собрании не было ни вопросов, ни комментариев.

Оставшиеся до отъезда три дня прошли так, будто ничего не случилось. Мы съездили в дом-музей А. П. Чехова и остались очень довольны поездкой. Вечерами я снова рассказывал и читал стихи, а по приезде в Москву мы долго сидели в школе и не спешили расходиться...

Из педагогического дневника:

" 24 августа 1958 г.

Меня занимает мера дозволенного руководителю. Выгонять ученика из класса не разрешается, но ведь выгоняют. А что делать, если ученик мешает вести урок и не дает заниматься товарищам? Что делать, если учитель не может справиться с хулиганом, и единственное спасение - выставить его за дверь?

Я отправил Сережу в Москву, потому что он демонстративно нарушил мое распоряжение, уверенный в своей безнаказанности.

Ну, спрошу, почему он взял грушу. А он скажет: " Подумаешь, обокрал я всех, что ли!" И его друзья будут тихонько наигрывать на гитаре и ласково улыбаться мне. А на другой день от них будет попахивать самогоном: "Угостили местные ребята, не могли же мы отказаться. Да что мы, пьяные, что ли? "

Нет, если руководитель уверен в своей правоте и видит, что ни разговоры, ни наказания не помогают, он просто обязан изгнать человека, нарушающего принятый порядок. Изгнать не потому, что и у других может появиться желание подражать нарушителю - этого как раз можно не опасаться, в большинстве люди нормальны - а потому, что благополучие коллектива должно быть защищено. И если коллектив не может защитить себя, это должен сделать руководитель - последняя инстанция, стоящая на страже общих интересов. А как иначе?"