Генрих Харрер - Семь лет в Тибете. Моя жизнь при дворе Далай-ламы

Иногда, очень редко, случалось, что нас беспокоили во время занятий. Один раз явился солдат личной охраны передать какое-то важное письмо. Огромный детина трижды распластался на полу во всю длину своего роста, в соответствии с церемонией глубоко и шумно вдохнул, после чего вручил письмо. Потом он пятясь вышел из зала и бесшумно закрыл за собой дверь. Надо признаться, в подобные моменты я особенно остро ощущал, насколько сильно нарушаю местный этикет.

Письмо это было от старшего брата Далай-ламы, который служил настоятелем монастыря Кумбум в китайской провинции Цинхай. Там уже захватили власть китайские коммунисты и пытались повлиять на Далай-ламу через его брата, Такцела Римпоче. В письме он сообщал о своем приезде. Так как он уже давно был в пути, прибытия следовало ожидать очень скоро.

В тот же день я нанес визит семейству Далай-ламы. Его мать пожурила меня. От ее материнской любви не могло укрыться, как сильно ее сын привязался ко мне и как часто он смотрел на часы, когда я опаздывал. Я объяснил причину своего опоздания и убедил ее, что отношусь к занятиям серьезно и без причины не позволяю себе задерживаться. На прощание она попросила меня не забывать, как мало у ее сына в жизни возможностей самостоятельно выбирать удовольствия.

Наверное, хорошо, что эта женщина своими глазами видела, насколько важны для Далай-ламы наши занятия. Потому что через несколько месяцев уже вся Лхаса знала, куда я отправлялся верхом около полудня, и, как и следовало ожидать, монахи стали выказывать недовольство моими постоянными посещениями. И вот тогда мать очень энергично поддержала желания сына.

Однажды, в очередной раз проходя через ворота Драгоценного парка, я заметил, что через маленькое окошко за мной наблюдает Далай-лама. При этом на нем вроде бы сверкнули очки, что меня очень удивило, поскольку я никогда раньше не видел его в очках. На мои вопросы Далай-лама ответил, что уже несколько лет у него проблемы со зрением, поэтому во время учебы он надевает очки, которые брат ему заказал через индийское представительство. Наверное, Далай-лама испортил себе зрение еще в детстве, когда единственным его удовольствием было часами смотреть в подзорную трубу на Лхасу. К тому же усердное чтение и занятия в темной Потале при плохом освещении явно не способствовали здоровью глаз.

В тот день на юноше была короткая красная курточка поверх монашеского одеяния. Эту курточку он сшил себе сам, чем очень гордился. Но носить эту одежку он мог только в свободное время. Главным ее достоинством были карманы. Ведь традиционный тибетский костюм не знает карманов, а Далай-лама, наверное, по фотографиям в журналах и по моим пиджакам заметил, насколько удобная это вещь. Как любой мальчик его возраста, он постоянно таскал с собой кучу мелочей вроде складного ножа, отвертки и сладостей. В карманы же он поместил свои цветные карандаши и перьевые ручки – и, видимо, стал первым Далай-ламой в истории, который находил удовольствие в таких вещах. Очень радовала его и коллекция часов, которая частично досталась ему от Далай-ламы XIII. Но свои любимые часы – «Омегу» с календарем – он приобрел на собственные средства. Не достигнув еще совершеннолетия, юноша мог распоряжаться только теми деньгами, которые клали прихожане к подножию его трона. Потом в его распоряжение поступят сокровищницы Поталы и Драгоценного парка, и он, став полновластным правителем Тибета, сделается одним из самых богатых людей в мире.

Тогда все чаще стали звучать голоса, требовавшие больше не медлить и объявить Далай-ламу совершеннолетним. В тяжелые времена народ предпочитал видеть на троне молодого правителя, неприкосновенного в своем самодержавии, и не желал больше терпеть злоупотребления приспешников регента. Стране, стоявшей на пороге войны, нужен был лидер, являющий собой образец стойкости и морали.

В те дни в Лхасе произошло нечто доселе невиданное: на стенах главной улицы, ведущей к Норбу Линка, появились плакаты с надписью: «Вся власть – Далай-ламе!» За этим лозунгом в качестве обоснования требования следовал целый ряд обвинений в адрес фаворитов регента, которых подозревали в серьезных проступках.

Конечно, в одно из следующих моих посещений Далай-ламы мы заговорили об этих плакатах. Он о них уже слышал от своего брата. Предполагали, что их авторы – монахи из Сэра. Далай-ламу такой поворот вещей совсем не радовал, потому что он не чувствовал себя достаточно зрелым для этой огромной ответственности. Он понимал, что ему еще многому нужно научиться. Поэтому он не придал большого значения появившимся на стенах требованиям и продолжал усердно заниматься по нашему плану. Больше всего его волновало, сравнялся ли он уже по уровню знаний со своими ровесниками из западных стран или при встрече все еще мог бы прослыть отсталым тибетцем. Абсолютно не кривя душой, я уверял своего ученика, что у него выдающийся ум и ему не составит труда догнать и перегнать своих западных сверстников. Надо сказать, нечто вроде комплекса неполноценности было свойственно не только Далай-ламе. Тибетцы часто говорят про себя: «Мы ничего не знаем, мы такие глупые!» Но ведь уже сами эти слова свидетельствуют об обратном. Жители этой страны отнюдь не глупы, просто порой они путают ум с образованием.