Илья Стогов - Апокалипсис вчера - Комментарий на Книгу пророка Даниила

Она всегда была рядом с миром. Как тень, которая есть у каждого предмета. Мир чувствовал ледяное дыхание смерти и покрывался мурашками. Вот бы найти хоть щелочку! – мечтал мир. Вот бы суметь хоть на миллиметр разжать эти объятия! Люди предпринимали все, что могли. Защищаясь от смерти, они строили империи, но те каждый раз умирали. На протяжении истории человечества так бывало много раз. Культуры рождались, существовали, а потом все-таки рушились. Превращались в ничто. И следующим поколениям приходилось начинать с нуля. Люди раз за разом возводили свои вавилонские башни, чтобы, используя их как рычаг, отжать у смерти хоть глоток жизни. Но башни обращались в песок. Обмануть смерть не удавалось еще никому.

А потом все вдруг изменилось. Это произошло в том самом месте, где я теперь сидел. Вокруг алтаря впервые собрались люди. Не какие-то особенные – просто палестинские рыбаки. Они не пытались разжать объятия смерти, они знали: объятия уже разжаты. А когда их спрашивали, кто же сумел разорвать этот круг, рыбаки отвечали: «Бог, который есть Любовь».

К этой странной вере можно относиться как угодно. Может быть, на нее и вообще не стоило бы обращать внимания. Да только, когда мир стал рушиться, и очередной раз умирать, эти нищие церквушки выжили. Рухнули империи, громадные храмы обратились в песок. Но к алтарю стало приходить даже еще больше людей, чем прежде. Это выглядит странным, но именно так оно и было. Раз в полтора тысячелетия прекращается все – кроме этих собраний. Казалось бы: что стоят все христианские церквушки мира по сравнению с циклопическими стенами империй? Да все они, вместе взятые, меньше, чем один валун из какой-нибудь древней стены! Но вот: руины давно заросли сорняками и скоро исчезнут совсем. А люди, верящие, что Бог есть любовь, останутся.

(Перед казнью Пилат велел Тебя бичевать. Хлыст рассекал кожу, и кровь коркой засохла на Твоих плечах. Потом, еле живой, Ты тащил крест, падал на дорогу, в пыль, но вставал – а потом снова падал. Солдаты отобрали у Тебя одежду и Ты стоял голый, весь покрытый грязью.

Надпись над Твоей головой гласила, что прибитый к неструганым доскам Человек – царь. Пыль иерусалимских улиц стала Твоей пурпурной мантией, и жемчугами на ней белели засохшие плевки. Пальцы Твои были скрючены и черны от грязи. Ногти содраны, все кровоточило. Но восемнадцатисантиметровый гвоздь, пробивший Тебе ладонь, стал Твоим царским скипетром. Мы, люди, смогли Тебя убить – но не в нашей власти было отменить Твою коронацию.)

Сколько существует христианство, столько же идут разговоры о том, что оно умирает. А оно и вправду умирает – ведь все, что родилось, должно умереть. Только весь остальной мир умирает насовсем, а христианство нет. Каким-то образом, умерев, оно все равно оказывается живым. К алтарю все равно приходят люди. Не какие-то особенные – точно такие же, как я. Тоже эгоистичные, смешные, слабые, глупые, мелочные, вечно всем на свете недовольные, думающие не о том, о чем стоит думать. Зато живые. Их сердца все еще бьются. Смерть так и не смогла задушить их в своих объятиях.

Да, кстати, в том сне, который видел пророк Даниил, после четырех жутких зверей появилось еще и пятое существо – как бы Сын Человеческий. Лев, медведь, леопард, железнозубая хищная тварь – каждое следующее чудище было хуже предыдущего. Каждая следующая империя оказывалась более омерзительной и грозной, чем та, что была до нее. Они возникали и рушились, и казалось, будто конца этому не будет. Но, устав смотреть на зажатый в вечное возвращение мир, Бог хлопнул наконец в ладоши:

– Хватит!

И после апокалиптических зверей пришел подлинный царь. Все империи истории, от Ассирии до СССР и США, имели звериные рожи. А когда в мир пришел его настоящий хозяин, то Он оказался таким же, как мы, – только лучше. Люди узнали его, хотя прежде никогда не видели. Потому что у Него было лицо человека.

Он пришел и отдал нам, людям, Свои Тело и Кровь. Просто потому, что нам хотелось есть, а Он был щедр.

То, что было дальше, всего лишь повторенное на протяжении ста четырех тысяч воскресений евхаристическое жертвоприношение. Это и есть история.

Лично я участвовал приблизительно в тысяче из них. Это и есть моя биография.

Служба заканчивалась. Священник еще раз повторил: «Дети мои! Бог – это любовь!» Я положил лицо на ладони и заплакал.

Читать это приложение вовсе не обязательно. Хотя, с другой стороны, мне показалось, что без него какие-то вещи в этой книжке (и во многих других моих книжках) могут показаться непонятными. Дело в том, что, говоря о всемирной истории, я имею в виду вполне определенную картину... правильнее будет сказать – определенную схему.