Н. Урванцев - Таймыр - край мой северный

Погода стала портиться, небо заволокло тучами, поднялся сырой юго-западный ветер, повалил густыми хлопьями снег. И вдруг впереди, из этой снежной завесы, навстречу нам вынырнули два знакомых темных птичьих силуэта. Круглое плотное тело, мощные крылья, длинные шеи. Да это же гуси! Мы не верили своим глазам. Гуси! Здесь, на Северной Земле, среди мертвых скал и льдов! Но факт оставался фактом. Это были черные казарки, самые северные обитатели подсемейства гусиных. Значит, скоро надо ждать потепления и интенсивного таяния снегов.

Берег по-прежнему шел на юг и юго-запад с тенденцией отклонения к западу. На востоке, километрах в 20 — 30, были видны черные склоны противоположного берега, такие же обрывистые и крутые, как и здесь. Берега нигде не сходились, хотя на юго-запад мы прошли уже километров 50. Несомненно, это был пролив Шокальского, а не залив, как обозначили его гидрографы в 1913 году. А противоположный берег представлял собой западный край другого, нового, четвертого по счету острова. Нам его предстояло обследовать уже в будущем году.

Гуси не обманули. Резко потеплело. Днем, несмотря на пасмурную погоду, температура шесть градусов. Снег стал раскисать, но ночью прояснилось, подморозило, и нам удалось проехать еще 33 километра. Теперь берег стал поворачивать на северо-запад и север. Очевидно, мы вышли уже на западную сторону острова Октябрьской Революции. До дома еще далековато, вероятно, около 200 километров. Пользуясь ясной погодой, я определил здесь астрономический пункт, и мы, надеясь на некоторое подмораживание, тронулись дальше. Однако надежды наши оказались напрасными. Подморозило только сверху, а внизу снег уже пропитался водой. Верхняя корка не выдерживала веса саней, и они проваливались в снежную кашу, по которой мы брели чуть не по пояс, поддерживая сани и помогая собакам. Пробовали разгружать сани и перевозить груз по частям, но это мало помогало. Видимо, придется переждать, когда вода сбежит с морского льда в трещины, и только потом двигаться дальше. Все это особых опасений не вызывало. Прожить охотой здесь можно было до новой зимы. Надо только выбрать сухой высокий берег, чтобы основательно расположиться.

С трудом преодолев бухту, которую назвали Снежной, мы добрались до мыса на ее противоположном берегу и стали лагерем. Здесь сухо, снег почти всюду стаял. Журчали ручьи, цвели камнеломки, незабудки, позеленели кустики миниатюрной полярной ивы. Местами были видны желтые бутончики распускающегося полярного мака. Гуси летали парами, очевидно собираясь гнездиться. Ушаков добыл одного. Кроме гусей видели летевших на север гагар, а в тундре, у палатки, — куличков. Чаек всяких, конечно, много. Погода теплая, днем до трех-четырех градусов, и только ночью слегка подмораживало.

Лед был кругом усеян черными точками. Это нерпы вылезли погреться на солнышке. Во льду они проделали круглые отверстия — продухи (лунки), через которые выходили на поверхность подышать и отдохнуть. Как они делали эти лунки — непонятно, однако среди сплошных льдов нерпы держались постоянно. Журавлев как-то говорил нам, что у каждой нерпы несколько лунок и, если ее спугнуть, она уйдет в воду и выйдет уже через другую лунку, а в старую не вернется. У лунки нерпа лежит, как правило, головой к воде, чтобы в случае опасности мгновенно, не поворачиваясь, нырнуть. Нерпы на льду у лунки очень чутки. В зимнее время, когда море замерзнет сплошь, часть нерп все же останется, пользуясь лунками для дыхания. Пурга заносит снегом продухи сверху целиком, образуя под ним нечто вроде пещерки, где и переводит дыхание нерпа. Снаружи такое нерпичье жилье и не заметишь, но медведь чует его и караулит здесь нерпу часами. Журавлев уверял, что лунки нерпы проскребают во льду когтями передних лап. Они принимают подо льдом вертикальное положение, задними ластами придают телу вращательное движение, и тогда поднятые вверх передние ласты как бы выбуривают круглое отверстие. Так ли это, оставляю на совести Журавлева. Но он был человеком весьма наблюдательным, промышлял морского зверя уже не один десяток лет. Ему в этих вопросах вполне можно верить. И действительно, все нерпичьи лунки в сплошном льду всегда имели круглую форму диаметром в нерпичье туловище.

В бинокль сверху все хорошо видно. Нерпа поднимала голову, внимательно осматривалась кругом, потом ее голова падала, и нерпа засыпала, но не более как на одну минуту, а если беспокоилась, то и меньше. Потом опять просыпалась, поднимала голову, осматривалась и, если не было опасности, снова ненадолго засыпала. Подобраться к ней на выстрел при этих условиях совершенно невозможно. Видит она отлично, уже метров за 300 начинает настораживаться, чуть что, уходит в лунку и назад не возвращается. Такой образ жизни выработался у нерп в результате защиты от белых медведей, для которых нерпы и вообще тюлени являются основным видом питания. Промысловики добывают нерп, маскируясь белым щитком, поставленным на полозья, и двигаются только тогда, когда нерпа засыпает. В теплые дни, когда хорошо грело солнышко, нерпы любили лежать на спине, обмахивая себя передними ластами. Зачем они это делали, сказать трудно. Может быть, просто развлекались.