Гавриил Давыдов - Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним

Сей день роздыха меня поправил, так что я ни мало не чувствовал боли в руках и ногах, как то было прежде. Мы как мореходцы изнемогшие от болезней, зашли после долгого плавания в порт, поправили в оном свое здоровье и опять отправляемся в путь, с новою надеждою на наши силы. Выехали в 10 часов утра.

Неизвестность сей дороги, родила во мне мысль собрать все названия урочищ по оной и описать ее со всею подробностью. Названия сии даются Якутами. Русские называют расстояния между сими урочищами днища, a Якуты — Кос. Русские полагают всегда Кос около 10 верст; но конечно сие счисление неверно, ибо произошло от того, сколько Якуты проезжают весною в день на самых плохих лошадях. Итак всякий может рассудить, что таковое измерение не может быть всегда одинаковое. При каждой Косе Якуты замечают какое-нибудь место и дают оному название.

В 10-ти верстах от Алдана находится весьма грязной во время дождей хребет, называемый Липка-Ылбыст, длина коего 10 верст. Потом через 10 верст Бережигесь Отту (сосновый бор); a десять верст далее брод через реку Белую, впадающую в Алдан. Брод бывает во время малых только вод но после дождей река сия (как и все вытекающие здесь из крутых и недалеко находящихся хребтов) чрезвычайно разливается; для сего положено содержать на Белой и на многих других реках перевозы; но Исправники обыкновенно сие упускают, a тем чрезвычайно замедляют проезд ибо конвои у иных рек простаивают по 10 и 15 дней и даже, бывали примеры, более нежели по месяцу.

Мы прошли уже вброд несколько рукавов реки Белой и наконец не доехали с версту только до самой её, как вдруг скачущий на встречу Якут сказал нам, что на сей стороне реки у броду стоят более десяти человек хорошо вооруженных Варнаков, что они поймав его с почтою, держали более суток связанного и что почтальон ушел. Якуты вызвались провести нас другим бродом мимо Варнаков и мы охотно согласились на сие предложение, ибо неприятно и просто ехать 700 верст через пустыню верхом, a еще менее если бы случилось быть ранеными от разбойников.

Перейдя Белую другим бродом, поехали весьма частым лесом и претопким болотом. В недальнем расстоянии оставили медведя, столь же дружелюбно как и Варнаков. Наконец лошади так устали, что многие падали уже и мы принужденными нашлись ночевать по средине болота. Только что легли спать закутавшись шинелями, как пошел проливной дождь, который промочил нас в четверть часа на сквозь Я велел себя накрыть войлоками из травы, кои кладут, на лошадей под седла и называют потниками, от сего немного согрелся, но через пол часа дождь опять добрался до меня и не дал более уснуть. Пронзительный холод и сырость произвели во мне сильную дрожь и чрезвычайно мучили. Ночь показалась годом. Настал день; никто из нас не спал, но друг с другом не говорили, потому что никто не хотел приподнять головы или пошевелиться; ибо при всякой таковой перемене положения, холод становился чувствительнее. Я скорчившись лежал до того времени как услышал, что лошади оседланы и готовились уже ехать. Тогда увидел, что ни кто из спутников не был в лучшем состоянии; ибо все стояли около угасающего огня и дрожали от холода. В 10 часов утра пустились мы в путь. Я на силу держался на лошади и завидовал тому, кто сидит в теплой комнате не помышляя о дожде льющем рекою. Отдал бы все что имел, дабы укрыться только в шалаше, сквозь который дождь не проходит. Многим таковая слабость покажется смешною, но пусть они посудит о семь не прежде, как не спавши 1 1/2 сутки и пробыв более половины сего времени на дожде, не имея на себе сухой нитки: тогда, только заключения их могут быть справедливы.

Грязь сделалась превеликою; лощинки бывшие накануне сухи, наполнились водою и превратились в быстрые реки, которые надлежало переходит вброд. К утешению нашему мы думали, что Варнаки остались позади и уже более вас не обеспокоят, особливо в то время, как все наши ружья и пистолеты совершенно замокли.

Проехав версте пять по дороге, остановились в 1-м часу пополудни кормить лошадей. Едва успели разбить палатку и развести огонь, как услышали очень близко два ружейных выстрела, от которых Якуты наши тотчас упали ниц, a в то же время с разных сторон появились семь человек, из коих двое шли прямо к нам, имея совсем готовые ружья. не ожидая ничего доброго от таковой встречи, стали мы хвататься за свои замоклые ружья. Хвостов не могши скоро достать своего, с одною саблею побежал навстречу к ним и подойдя к атаману спросил. Что вам надобно? как вы смели подойти к военным людям? положи ружье, или я велю по вам стрелять. Сей смелый поступок устрашил атамана. Он велел товарищам своим положить ружье и сказал: мы, видим, что вы военные люди и ничего от вас не требуем. Прочие разбойники также кричали нам: не пали! не пали! Между тем однако же атаман, посмотрев с некоторым удивлением на Хвостова предложил ему идти с ним в их палатку, отстоящую но его словам не далее ста сажень от сего места. Хвостов, чтоб не показать себя оробевшим от его предложения, отвечал: пойдем. Он вошел с ними в палатку, где набралось их более десяти человек. Один из них стал с ним говорить грубо: молоденек брат ты, а шумишь много: и начал его трепать по плечу. Хвостов видя, что дерзость сия может также и других ободрить к наглостям, решился в тоже мгновение из всей силы ударит его в щеку, так что разбойник не устоял на ногах. Потом подняв саблю сказал: е же ли вы что-нибудь против меня подумаете, то дешево со мною не разделаетесь; я один справлюсь с вами, a при том и товарищи мои близко. Разбойники оцепенели. Атаман закричал на виноватого, говоря ему: ты забыл что ты Варнак, a его высокоблагородие государев офицер. После чего велел ему кланяться в ноги Хвостову и просить у того прощения. Таким образом заключен был мир с разбойниками, которые потом не только уже не помышляя ничего у нас отнять, но сами предлагали нам все что имеют кроме сахару, извиняясь тем, что не нашли оного ни у одного купца. Мы не приняли услуг их, a сказали им, что бы они не вздумали сделать чего нибудь потихоньку, если хотят мирно расстаться с нами; но они уверяли, что ни как не осмелятся учинит того, и что они совсем не такие разбойники как об них разумеют; что бежали от крайности и тяжкого содержания, что берут от купцов нужное только им, и что никогда не решаются убить кого-либо, иначе как защищая себя.