Кирилл Станюкович - Тропою архаров

– Да, можно,- сказал он, и я решил оставить его в отряде.

Впрочем, решение это было вынужденное,- не мог же я связать и отправить его на базу вьюком.

Мы все еще говорили, когда пришел Агаров и сказал, что он лазал на дерево и увидел впереди «расширение», явный пахотопригодный массив. Все поспешно пошли вперед. Последним недовольно шел Дима и твердил, что «все эти душеспасительные разговоры излишни», а нужно «официально разрешить ему с Кузьмой набить как следует морду этому Ромео. Или отнять накомарник, тогда комары быстро из его тупой башки дурь высосут». Я, конечно, не разрешил, но, кажется, Дима все-таки привел в исполнение часть своего плана, потому что накомарник Домры ночью прогорел – и очень сильно.

Этот массив мы обследовали на рысях. Вообще говоря, главную глазомерную съемку и обмер пахотопригодных площадей мы теперь делали с невероятной быстротой. Брали ориентир, какую-нибудь вершину, и сразу, по точно заданным азимутам, расходились в нужных направлениях. Со съемкой одновременно копали почвенные ямы. Рабочие тоже втянулись и делали просеки и почвенные ямы, не сбиваясь. Так что Агарову и мне оставалось подчас только почти бегом идти по проложенным ими ходам и описывать почвы в готовых ямах.

На этом массиве, который мы обследовали почти за два дня. Домра работал на совесть, хотя, или как говорил Дима, благодаря тому, что его в рваном накомарнике безжалостно жалили комары. Но еще беспощаднее комаров был Димка, который при каждой встрече с Домрой доводил его до исступления, выдумывая все новые и новые прозвища для него. То он называл его Ромео, то бедным Вертером, то «Хозе из оперы Визе». Он не уставал бросаться ему на шею, раскрыв объятия, с криком «милый, наконец, я тебя разыскала». За эти два дня, что мы были на объекте, дело у них несколько раз чуть-чуть не переходило в драку.

На утро – это было уже 7 сентября – все плыло и текло. Опустилось небо, дождь, дождь и дождь,-он начался до света и, когда мы проснулись, стеной закрыл и сопки, и долину. Мы так и остались в палатке, выйти было невозможно- дождь, сначала ровный, перешел в ливневые шквалы. Иногда казалось, что он вот-вот прекратится, облака редеют, расширяется кругозор, но новый шквал, и новая стена ливня налетала и закрывала все. С потолка закапало, пришлось вылезать и растягивать над палаткой брезент, окапывать ее.

Обычно с началом ветра дождь прекращается, но здесь было как-то не по-людски – одна дождевая волна налетала за другой – так целый день.

Под вечер я не выдержал и ушел хоть пройтись немного. Дождь шел, шел; в туманной дали были одни сопки, покрытые лесом, и дождь, дождь… Шумели лиственицы, мерно размахивая вершинами, то наклоняя, то вновь поднимая их. Ни птицы, ни зверя – все попряталось. Мох под ногой был пропитан водой, как губка. Небольшие березки, защищенные пологом леса, шумели спокойно, чуть поворачивая ветви и кланяясь ветру. На ветви лиственицы у самого ствола сидела какая-то маленькая серая птица, у нее была мокрая спинка, и она подпустила меня очень близко. Она тоже вся вымокла. На некоторых березках бросались в глаза желтые листья. Значит, уже осень.

Так было целый день – дождь, дождь и ветер. К вечеру костер поддерживать стало трудно, хотя над ним и был устроен навес, но дождь забегал то с одной стороны, то с другой, и своими косыми струями все время заливал его. В костре все шипело, и шел густой дым.

Домра как сел с утра, так и не встал до вечера. Вечером он показал мне то, что сделал. Это был эскиз клуба, который Домра скомпоновал на фоне того пейзажа, который был перед нами,- он был спроектирован на вершине увала над рекой, то есть на том месте, которое нам из лагеря было так хорошо видно.

Я долго смотрел, и чем больше смотрел, тем он мне все больше нравился. Дом был действительно хорош и красив. Агаров долго рассматривал его и, видимо с одобрением, только Дима, конечно, обругал. И у меня уже начало было просыпаться к Домре уважение, когда он опять все испортил, сказав мне тихо:

Я рад, что вам понравилось, я думаю, что и ей бы он тоже понравился. Она поняла бы эту гармонию сурового северного стиля с окружающей суровой природой.

Девятого и десятого сентября мы непрерывно идем вниз по реке. Мы доходим до ее устья, но ничего подходящего больше нет. Дальше двигаться вперед мы не имеем права.

Одиннадцатого мы повернули в сторону на восток, а двенадцатого и тринадцатого идем назад, параллельно пройденному маршруту. Четырнадцатого мы доходим до подножия хребта. Ничего нет. Пятнадцатого опять ничего.