Джозеф Киплинг: Отважные капитаны [Адаптация: Мальвина Г. Фогель]

Один из мужчин громко и неприязненно проговорил:

— Закрой дверь с другой стороны, Харви, ты здесь не очень нужен.

Мальчик дерзко вздернул подбородок:

— Иначе говоря, хотите меня выгнать, мистер Мартин? Но вы не платили за мое пребывание на пароходе и в этой курительной каюте тоже. Она для всех пассажиров. А что касается двери, закройте сами, если хотите.

Бормоча проклятья, мужчина захлопнул дверь и уселся на свое место, уткнувшись в газету. Остальные тоже не глядели на мальчика. Впрочем, это не произвело на него особого впечатления, потому что он плюхнулся на скамью и как ни в чем не бывало вполне доброжелательно произнес:

— Жуткий туман, правда? Слышали, какой звон поднимается на рыбачьих шхунах, когда мы проплываем рядом? Они бьют в набат, да? Боятся нас! Вот здорово будет, если врежемся в кого-нибудь.

Никто ему не ответил.

Харви слегка нахмурился, бросил на пол окурок, поерзал на скамейке, потом вытащил из кармана пачку денег и начал пересчитывать.

— Как насчет того, чтобы сразиться в картишки? — подняв голову, спросил он. — В покер не хотите? Иду на любые ставки.

Снова не получив ответа, он убрал деньги и обратил свое внимание на полку с книгами.

— Все это никому не нужный хлам, — заявил он. — У нас дома лучшая библиотека на всем западном побережье. А переплеты какие! Голубые с золотыми буквами!

Этого не мог уже вынести тот, кто читал книгу.

— Какое отношение, черт возьми, — рявкнул он, — имеет переплет к содержанию книги?

Харви радостно вздернул голову: наконец-то с ним заговорили!

— Моя мама, — ответил он, — любит, чтобы цвет книг подходил к цвету обоев в каждой комнате.

— Как это мудро с ее стороны, — проворчал мужчина и уже более мягким тоном произнес: — Кажется, у твоей матери разыгралась морская болезнь? Ей уже лучше?

— Да, сэр. У нее это всегда бывает. Зато у меня никогда! — И, встретив, как ему хотелось думать, одобрительный взгляд немца, не нашел ничего другого, как развязно спросить: — У вас найдется приличная папироска? Не переношу всю эту дрянь, которой торгует коридорный. Я привык к хорошему турецкому табаку.

Без лишних слов немец открыл большой портсигар и протянул его Харви. Увидев там самые настоящие темные длинные сигары, мальчик заколебался, но отказываться было поздно. Он вытащил сигару, закурил и почувствовал себя истинным мужчиной.

— Нравится? — донесся до него голос немца, в котором Харви не заподозрил никакой насмешки, а из-за сигарного дыма, окутавшего его, не заметил улыбок на лицах мужчин.

— О да, превосходно… — поторопился ответить он. — Такие я всегда любил.

Однако это была его первая в жизни сигара, и прошло совсем немного времени, как у него закружилась голова, начались спазмы в желудке, тошнота. Он встал, покачнулся и слабым голосом проговорил:

— Пойду, пожалуй, прошвырнусь по палубе. Погляжу, как там с туманом…

Он выскочил из комнаты, а мужчины, посмеиваясь, вернулись к прерванному чтению.

По влажной скользкой палубе Харви с трудом добрался до борта и ухватился за перила. Недалеко от него один из матросов убирал с палубы стулья, и, не желая, чтобы кто-нибудь стал свидетелем его немощи, мальчик заковылял в другое место, туда, где никто его не увидит. Ему становилось все хуже: тошнота усиливалась, желудок выворачивало. Почти ползком он добрался до кормы на нижней палубе, где не было ни души, а волны, казалось ему, ходили ходуном и выглядели выше и страшнее, чем наверху. Но ему было не до этого: голова кружилась все сильнее, в глазах плясали искры, боль в животе сгибала пополам. Сознание покидало его, он уже не мог держаться за флагшток или за перила у борта.

И когда очередная волна захлестнула палубу, то, возвращаясь обратно, она захватила с собой вконец обессилевшего Харви, увлекла в зеленые глубины океана и сомкнулась над ним.