Олег Попцов - На суше и на море 1986

Этот человек сразу же заслонил в моих глазах фигуру Беллони, и поиск мой, начатый в Ливорно, обещал продлиться, но уже в ином направлении.

Ризнич, Ризнич… Несколько дней фамилия эта не выходила у меня из головы. Кого можно удивить в наше время переходом вокруг Европы, когда Мировой океан изборожден по всем широтам, долготам, глубинам; когда «Арктика» раздвинула своим форштевнем льды на самой «макушке» планеты — на Северном полюсе; когда подводные лодки, не всплывая, огибают земной шар под водой; когда Ален Бомбар переплыл Атлантический океан в надувной лодке; когда даже в ванне можно пересечь Ла-Манш?! Но эго сейчас. А тогда, семьдесят лет назад? Разглядывая карту перехода «Святого Георгия», я вспомнил осенний шторм в Северной Атлантике и высокий башнеподобный мостик нашей подводной лодки, затянутые в резину гидрокомбинезонов фигуры вахтенного офицера и боцмана. Оба обвязаны и принайтовлены страховочными концами к перископным тумбам.

Нос лодки почти не появляется над водой, и оттого кажется, будто среди волн плывет одна лишь рубка — утлый железный челнок с двумя привязанными к обломку мачты гидронавтами. И еще не по себе становится, когда, пригнувшись от тяжелого наката, видишь, как снизу, из палубных шпигатов, поднимается вдруг быстрая клокочущая вода. Она затапливает тесное пространство рубки по колени, по пояс, по грудь. И нехорошая мысль мелькает: уж не погружается ли лодка, не уходит ли на глубину от шторма, забыв про верхнюю вахту?

Мостик «Святого Георгия» много ниже, чем мостик современных океанских лодок, и я представляю, как накрывало верхнюю вахту в шторм. Удар иной волны легко ломает позвоночник привязанному к рубке подводнику, может «приложить» к лодочному железу так, что и зубы выплюнешь.

В прошлую войну штормовая волна смыла с рубки «С-102» сигнальщика и вахтенного офицера. Работали дизели, рулевой в центральном посту вел лодку по курсу, но добрую четверть часа корабль шел вслепую: наверху никого не было.

Шторм для дизельной подводной лодки опасен и тем, что в сильную качку, при больших кренах и дифферентах из аккумуляторных батарей может выплеснуться электролит и тогда субмарина лишится подводного хода. Разумеется, в жестокую непогоду подлодка может погрузиться и переждать шторм на глубине. Но в военное время любой командир пойдет на это лишь в случае крайней нужды. Он предпочтет душевыворачивающую качку зряшному расходу электроэнергии, которая жизненасущна в подводном бою.

Помимо слепого произвола стихии «Святого Георгия» подстерегали опасности, приуготовленные умами специалистов в германском морском штабе: минные поля и позиции подводных рейдеров вокруг Британских островов.

И все-таки Ризнич привел свою «малютку» в Архангельск, совершив первый в истории русского флота океанский поход на подводной лодке.

Я пытался представить себе этого человека. Какой он? Высокий? Коренастый? Черноволосый? С бородой? Веселый? Властный? Откуда он родом? Что с ним стало после семнадцатого года?

Звучная короткая фамилия напоминала другую — Дундич. Олеко Дундич. Может быть, поэтому Ризнич виделся таким же лихим и отважным, как и герой гражданской войны. Дундич — серб. Фамилия Ризнич, по всей вероятности, тоже сербская. Серб на русской морской службе? Такое вполне могло быть, если вспомнить историю балканских войн. Но может быть, Ризнич — это сокращенное «ризничий» [39] Ризничий — монах, заведующий в монастырях хранилищем церковной утвари. , фамилия духовного происхождения?

Проще всего было бы обратиться в Центральный государственный архив ВМФ СССР и посмотреть там послужной список Ризнича. Но архив в Ленинграде, и, как бы ни хотелось бросить все московские дела и немедленно взять билет на «Красную стрелу», надо ждать, когда в текучке дел и работ выдастся «окно», хотя бы два-три дня. Время шло, а желанное «окно» никак не выдавалось. Поездка в архив все переносилась: из первоплановых дел — во второочередные, из второочередных — в третьестепенные… Живые будни живого флота, моряки-современники и их подвиги отдаляли «Святой Георгий» во мглу времен, ореол загадочности вокруг имени старшего лейтенанта Ризнича тускнел…

Летом я часто наведываюсь в Мураново — подмосковный Музей-усадьбу Баратынского и Тютчева.

После морского похода в Италию я снова навестил уютный деревянный дом под тенистыми липами, ходил по комнатам, где в старой бронзе, фарфоре, гобеленах застыл «золотой век», в десятый, а может, в пятнадцатый раз прислушивался к рассказу экскурсовода.