Олег Попцов - На суше и на море 1986

Не так просто узнать и многие здания — стародавние я имею в виду. Их подновили, подмолодили. Как вот это — оригинальной постройки, с башенками и большими красивыми окнами.

Но не узнать мне его невозможно. Здесь, в бывшей школе механизации (задолго до того тут была первая русско-киргизская школа), я одно время преподавал, прирабатывая к стипендии.

Читаю вывеску: «Краеведческий музей». Как все здесь изменилось! Беломраморная лестница, паркет, тихие, торжественные залы. И стенды, стенды…

Не знаю, почему потянуло именно к этому — тут не было ни оружия, ни броских экспонатов. Была лишь небольшая фотография. На ней — группа врачей Уральской губернии.

Так это же… Ну конечно! Вот братья Тимофеевы, Острецов, Келлер, Скачкова… Наши преподаватели. Лица на снимке совсем молодые, 1927 год. Мы учились позднее. Тогда уже имена этих специалистов-медиков в Уральске, во всем Западном Казахстане произносились с большим уважением.

Живее всех других в моей памяти Константин Николаевич Тимофеев. Превосходный хирург, прекрасный педагог.

Весь последний семестр мы ходили к нему в горбольницу на практику. Это помимо разного прочего полдесятка ассистентских операций, как минимум. Плюс кураторство — всех оперированных с твоим участием больных вести от поступления до выписки.

Прошли годы, но я и сейчас отчетливо вижу того чабана, его страшный живот. В правой подвздошной области будто еще одна голова выросла. Случай был редкий, мы, студенты, терялись в догадках — что это?!

Операция шла часа три. Константин Николаевич не дал ни минуты передышки ни себе, ни нам. Он отошел от стола только после того, как огромная рана была зашита.

Составленную мною историю болезни с подробным описанием операции Тимофеев похвалил, что случалось нечасто.

На щеках, на лбу у чабана были какие-то розоватые, свежие шрамы. Когда дело пошло на поправку, я спросил, отчего это у него.

— Мулла лечил, — объяснил мне мой подопечный. — Мулла делал ножом насечки, чтобы изгнать хворь. И молился, призывая себе в помощь аллаха.

Подумав, добавил:

— Доктор сильнее…

А вот Карев дом мало изменился, разве что вывески на фасаде другие.

Долгое время дом этот, в три этажа, пользовался славой местного небоскреба. Если верить молве, купец Карев соорудил его, так сказать, «назло надменному соседу» — скотопромышленнику Овчинникову — солнце ему застить.

Дом давно служит новым хозяевам. Под его крышей магазины, концертный зал, редакция областной газеты…

На углу Коммунистической невольно притормаживаю. Сюда вот этим тротуаром ходил я на валяльную фабрику.

Тут было куда проще, чем в школе механизации. Стоишь у длинного стола, в руке остро заточенный резак. Берешь из штабеля пару пимов, уже скатанных, почти готовых, и — по мерке — ровняешь, отхватываешь верха.

Резал я лихо, но по ночам, надышавшись колючей пыли, свирепо кашлял, мешал спать коммуне. Мы — в своей комнате — жили коммуной. Сообща котловались, занимались, обсуждали насущные проблемы бытия. Мое нелояльное, недружественное поведение ежеутренне подвергалось коллективной проработке.

Я иду на легких ногах, только что не лечу. Еще квартал, еще полквартала. И вот он наконец тот перекресток. Сколько раз я видел его во сне, сколько раз возвращался сюда мысленно!

Отчего ушедшее, давно минувшее имеет над нами такую власть? Отчего один вид этого в общем-то обыкновенного здания рождает какие-то толчки в сердце, какое-то неясное волнение?

Конечно, три года жизни что-нибудь да значат. Еще каких три года! Именно здесь, в этих самых стенах, свила свое гнездо, говоря высоким стилем, «звонкоголосая птица юности» — моей и моих ровесников.

Зелеными школярами пришли мы сюда. А уходили… Наш выпускной совпал с началом войны. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Нас учили, готовили для жизни, но прежде надо было ее защитить. Наши девчонки «вдовели», не успев еще стать женами…

Три каменные ступени, парадный вход. Так же было и тогда. Но дальше, за высокой дверью, все иначе. Ни веселой кутерьмы, ни заливистых, заполошных звонков, зовущих в аудитории, ни самих аудиторий. Учрежденческий интерьер, размеренный ритм, служебная деловитость…

Кинотеатр на первом этаже остался, не сохранил только прежнего названия «Кзыл-тан» («Красная заря»). «Кзыл-тан» любили. Был зимний зал и летний, при летнем — сад с танцплощадкой и джазом. Ради этого сада, ради того, чтобы провести здесь вечер, шли с самых дальних окраин. В «Кзыл-тане» происходили встречи, знакомства. Прощания тоже — перед разлукой, отправкой на фронт в то последнее лето…