Олег Попцов - На суше и на море 1986

ГОРОД, КОТОРЫЙ СНИТСЯ

Очерк

Художник В. Родин　

Поезд замедляет ход. Замедляет, или это мне только кажется? По времени пора. Пора!

За окном вечер в обнимку со степью. Сумерки все плотнее… Не проглядеть бы мост.

Меня, признаться, немного трясет. Чудно, право: дожил до седых волос, а вот поди ж ты!.. Наплывом громоздкие фермы, темный провал реки и там, понизу, слабые, теплые взблески. Чаган!

Теперь уже совсем близко. Минута-другая — поезд остановится, и я сойду, ступлю на эту землю.

В голове какое-то коловращение, мельтешение мыслей. Настойчивее всех прочих мысль о… клумбе. Большой цветочной клумбе по ту сторону вокзального здания. Эта мысль возвращается вновь и вновь, пока выхожу, иду по перрону, жадно всматриваясь, узнавая и не узнавая…

Целую жизнь назад, ополночь, лежал я на краю этой самой клумбы, подстелив пиджачок, уткнув голову в душистые заросли. Глядел на звезды, поджидал дружка. Сторожил наши тощие рюкзаки, не рюкзаки — так, мешочки с дорожным припасом. Прощался с городом, со всем, что оставлял. Было то в далеком сорок первом.

Скорый наш сильно запаздывал. Провожавшие истомились и были отпущены, друг пошел прогуляться перед дорогой.

Мы с ним, как бы это сказать, выбились из ранжира. Ждали повесток, а тут объявление: летная школа (военная, разумеется), дополнительный набор, ускоренный выпуск… И ехать недалеко — в соседнюю область.

Мчимся на пункт приема, открытый в городе. Такой вдруг шанс, такая перспектива! Поучимся недолго — и летать, воевать в воздухе. Предел мечтаний!

Все комиссии, сколько их там было, прошли с ходу, получили направление — официальный бланк с печатью, железнодорожный литер. Еще в военкомат — и дело сделано. Считай, почти что авиаторы. «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор…»

У военкома было серое от недосыпания лицо, темные, набрякшие подглазья. Он часто пыхал папиросой, глядя в наши бумаги.

«Так вы что кончили?» — «Медтехникум». — «Фельдшера, стало быть?.. Вот и пойдете в армию по своей специальности». — «Но летчики, авиация — это ж куда важнее! Это же…» — «Документы получите в комнате напротив. Выезд завтра. Добираться будете самостоятельно…»

И вот я на площади. Передо мною ширь асфальта, он пахнет шинами, движением. Не сразу сообразишь, где, в каком месте была та моя прощальная клумба…

Здравствуй, Уральск, здравствуй!

Я попал в этот город случайно, прожил в нем всего несколько лет. Потом долгие годы болел им. Болею до сих пор.

Ни с того ни с сего приснится берег Урала — крутояр, песок, пароходные гудки. Ханская роща — солнечное кружево полян, шелест высоких трав. Или увижу себя в общежитии, в нашей большой, на семерых, комнате — заправленные наспех койки, ободранные тумбочки, голая лампа под потолком. Или всех нас бегущими — марафон по Советской, чтобы успеть до звонка, не опоздать…

После только и думаешь: «Надо наконец съездить». Душа алчет. Взыскует…

Раным-рано меня будит солнце. И кстати: не время спать. Окно настежь. Оглядеться с этой гостиничной высоты.

Вот ты теперь какой, милый сердцу город! Строишься, хорошеешь…

Перед отъездом я кое-что полистал. В записках Алексея Толстого «Из охотничьего дневника» есть такие слова: «Приходилось много видеть скверных мест, но «Яицкий городок» может привести в отчаяние. Безнадежное место. Серая пыль, мухи, зной, ни дерева, ни кустика… Ни намека на украшение жизни, на благоустройства… Через три тысячи лет, когда куропатки, кроншнепы и тетерева будут домашними птицами, Уральск — элегантным городом… До этого так еще далеко, как вон до той звезды».

Иду-шагаю по главной улице. До революции ее именовали Большой Михайловской — в честь покровителя уральского казачества святого Михаила. По западной, бархатной стороне расхаживали офицеры, купцы, служители церкви. Простому люду отводилась восточная, ситцевая. Заведенный от века порядок рьяно охраняли городовые.

В мое время она уже называлась Советской. Помню тогдашние субботники, воскресники. Из конца в конец по Советской, по всем улицам, площадям копали ямки, сажали тонкие, гибкие прутики. Не очень верилось, что из этого выйдет прок. В самом деле, много саженцев гибло. Сажали новые. Еще и еще. Прорывали арыки, пускали воду… Теперь над городом будто шатер зеленый. Главная улица, которую не так просто узнать, возведена в ранг проспекта.