Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

— Это хорошие люди, правда, хорошие, я хочу напоить их чаем. — Опомнившись, я торопливо переходила на питджантджару. Но Эдди оставался непреклонен и отвечал коротким: «Уийа».

Не нужно знать чужой язык, чтобы понять слово «нет», особенно если его произносит угрюмый старик с ружьем в руках. Мужчины боком, словно крабы, сползли с дюны и скрылись в темноте.

Так начался процесс десоциализации, или смены кожи — кожу ведь меняют не только змеи, — я чувствовала, как отмирают утратившие смысл обычаи и представления покинутого мной общества и на смену им приходят другие, более соответствующие новой среде обитания. Я обрадовалась, что гости ушли: вздумай они остаться, я оказалась бы в трудном положении, так как мне пришлось бы рассказывать о своем путешествии, заново овладевать искусством поддержания разговора, вспоминать обычные, почти забытые приемы общения с себе подобными — существами, которые, как пугливые животные, в растерянности жмутся друг к другу. Мне нравился и до сих пор нравится этот человек с новой кожей. Я считаю, что стала разумнее, уравновешеннее, здоровее, хотя другим, наверное, могло показаться, что я если не совсем сумасшедшая, то в лучшем случае сумасбродная, чудаковатая женщина, потерявшая голову от солнца и одичавшая в пустыне.

На следующий день мы разбили лагерь позднее обычного. Я расседлала верблюдов, и на несколько мгновений мое сердце остановилось, потом, наверстывая упущенное, заметалось в грудной клетке, как кенгуру. Ружье! Где мое ружье?

— Эдди, ты не брал ружье?

Нет, не брал. Я настолько привыкла к ружью, что не представляла, как можно без него обойтись. Мысленно я уже видела множество огромных диких верблюдов, они обступали меня со всех сторон. Эдди сказал, что останется в лагере, а я решила вернуться и поискать ружье. В то утро, не знаю почему, я привязала ружье к седлу Зелейки, совершенно к этому не приспособленному, и ружье выскользнуло из чехла. Я вновь взгромоздила седло на Баба и отправилась по собственным следам назад, на восток, где светлая голубизна уже гасила розовые блики. Я проехала, наверное, миль пять, ежеминутно ожидая, что Баб сбросит меня на землю и отправит на тот свет: он пугался скал, птиц, деревьев — этот дурачок боялся всего на свете. Я часто задумывалась об умственных способностях Баба.

Мимо проехала «тоёта» — Баб, разумеется, отскочил в сторону футов на шесть. В машине кроме незнакомого геолога оказались мой двуствольный «Саведж», несколько плиток шоколада и лимонад. Уж если везет, так везет. С небосвода на нас таращилась огромная луна, а я, бесстыдно чавкая и давясь от жадности вкуснейшим шоколадом, полчаса доказывала геологу, что не надо вести разработку урановых месторождений здесь, посреди богом забытой пустыни.

Бабби не терпелось вернуться в лагерь. Он припустил бегом, я не мешала ему. Хорошо же, простофиля несчастный, если у тебя так много сил, завтра понесешь половину груза Зелейки. Из трех моих взрослых верблюдов самым ненадежным оказался Бабби. Может быть, потому, что я плохо его обучала, или потому, что он был еще молод и легкомыслен, а может быть, глупость была заложена в его генах. Однажды он чуть не сбросил Эдди. Без всякой видимой причины Бабби вдруг начал вскидывать задние ноги, и, хотя я вела его в поводу, мне было нелегко с ним справиться. Эдди выдержал испытание с обезьяньей ловкостью. Я умирала со смеху. Но Эдди ни на минуту не потерял чувства собственного достоинства.

Меня часто спрашивали, почему я большую часть пути шла пешком. По трем причинам. Во-первых, из-за Баба. В любую минуту он мог сбросить меня на землю, а лежать со сломанной ногой и смотреть, как твои верблюды уносятся в облаке пыли неизвестно куда, не очень заманчивая перспектива, когда до ближайшего жилья миль триста. Я предпочла бы ехать на Дуки или Зелейке, но их седла годились только для поклажи. Во-вторых, я считала, что мои верблюды и так несут слишком много груза, и не хотела обременять их лишними ста двадцатью шестью фунтами, хотя понимала, что это дурацкое соображение. А третья причина заключалась в том, что ноги болели иногда очень сильно, но ягодицы еще сильнее.

Я вернулась в лагерь с победой. За несколько дней до этого я сказала Эдди, что в Уорбертоне его ждет ружье. С тех пор наши вечерние разговоры неизменно вертелись вокруг ружья. Правда ли я собираюсь подарить ему ружье, будет ли это точно такое же ружье, уверена ли я, что ружье предназначается ему, а не кому-то другому? Эдди задавал эти вопросы по сто раз, и, когда мне наконец удавалось рассеять его сомнения, разражался смехом. Так продолжалось из вечера в вечер. Я пыталась рассказать Эдди о Рике и «Джиогрэфик», но как сказать на питджантджаре «американский журнал»? Я побаивалась встречи с Риком. Я знала, что Эдди вряд ли поймет, зачем нужны Рику тысячи снимков. Знала, что ему это не понравится. Мне не хотелось ставить под удар дружбу со своим новым другом. А с другой стороны, хотелось вновь увидеть Рика. До Уорбертона было уже рукой подать.