Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

Я вновь уставилась на карту. Полная неразбериха. Я находилась примерно в пятнадцати милях от поселения, но вместо песчаника и перекати-поля на карте пролегало мерзкое широкое шоссе. Идти в этом направлении или нет? Куда, черт возьми, ведет это проклятое шоссе? Может быть, к какой-нибудь новой шахте? Посмотрела на карту — ни одна шахта в этих местах не значилась.

Я уселась поудобнее и решила сама дирижировать ходом собственных мыслей. Начнем по порядку. Прежде всего ты не заблудилась, ты просто оказалась не там, где предполагала, нет, нет, ты прекрасно знаешь, где находишься, поэтому возьми себя в руки, перестань кричать на верблюдов и пинать Дигжити. Рассуждай спокойно. Разбей лагерь, благо здесь сколько угодно корма для верблюдов, и используй остаток дня на поиски этой злосчастной дороги. А если не найдешь, иди напрямик. Подумаешь, проблема. И перестань, пожалуйста, размахивать руками, ты не ветряная мельница. Где твоя гордость? То-то же.

Я вняла собственным советам и отправилась на поиски, в руке я держала карту, под ногами путалась Дигжити. Мне удалось найти заброшенную тропу, петлявшую по горам не совсем там, где указывала карта, но все-таки в пределах допустимых неточностей. Одну-две мили тропа шла явно не в ту сторону, а потом, как ни странно, вывела меня на довольно широкую дорогу, также не имевшую права на существование.

— Пропади все пропадом!

Я прошла по этой дороге еще полмили в сторону Арейонги и наткнулась на пробитый пулями кусок железа, перегнутый пополам и почти до дыр изъеденный ржавчиной, но со стрелкой, направленной острием в землю, и тремя уцелевшими буквами: «А…ОН…» В сгущавшихся сумерках я стремглав помчалась назад в лагерь, принесла глубокие извинения моим бедным бессловесным спутникам и четко сформулировала правило номер один, дав обет неуклонно следовать ему до конца путешествия. В случае сомнений доверяй своему носу, полагайся не на карты, а на свою интуицию.

Три дня я провела в пустыне, где путники — редкость. Сейчас я брела по безлюдной пыльной тоскливой дороге, в кустах на обочине поблескивали жестянки из-под пива и кока-колы. Ходьба уже начала сказываться на наших ногах. Лапы Дигжити, изукрашенные яркой сеточкой уколов, напоминали подушечки для иголок, поэтому я посадила Дигжити на спину Дуки. Она тяжело переносила лишение свободы: устремляла взгляд в пространство, трагически вздыхала, в ее глазах появлялось страдальческое выражение, свойственное чересчур воспитанным собакам. Мои ступни покрылись ссадинами и болели; как только я останавливалась, икры сводила судорога. Обширное уплотнение на вымени у Зелейки привело к тому, что рядом распухла вена, рана вокруг носового колышка начала гноиться. Дуки слегка натирало седло, но он бодро шагал вперед и в отличие от остальных искренне радовался жизни. Я подозревала, что ему всегда хотелось путешествовать.

Тревога за верблюдов не покидала меня ни на минуту. Они составляли основу моего существования, и я обращалась с ними как с китайским сервизом. Считается, что верблюды — крепкие, выносливые животные, но я, видно, так избаловала Зелейку, Дуки и Баба, что они стали ипохондриками: вечно им досаждали какие-то пустяки, а я вечно делала из мухи слона. Я не могла забыть Кейт и боялась каждой царапины.

Арейонга — крошечный миссионерский поселок, стиснутый двумя отрогами сложенного из песчаника хребта Макдоннел. Дела здесь идут лучше, чем в других местах. В центре поселка, как обычно, есть несколько домов для белых, небольшой магазин, где работают специально обученные аборигены, школа и поликлиника, а вокруг разбросаны стоянки аборигенов, напоминающие лагеря беженцев «третьего мира». Все белые, по-моему их было человек десять, свободно говорят на местном языке и хорошо относятся к аборигенам.

Через сто шестьдесят лет после необъявленной войны против аборигенов, на протяжении которой во имя прогресса происходило массовое истребление этого народа, после кровавой бойни на Северной территории, устроенной в последний раз в 1930 году, правительство организовало эту и другие резервации на землях, не приглянувшихся скотоводам и вообще никому из белых. Поскольку все понимали, что аборигены в конце концов вымрут, белые поселенцы чувствовали себя спокойнее, разрешив аборигенам сохранить на некоторое время небольшие участки земли. Полицейские и вооруженные белые граждане верхом на лошадях сгоняли чернокожих в резервации как скот. Часто разные племена были вынуждены жить вместе на небольшой территории, а так как некоторые из них издавна враждовали друг с другом, между ними неизбежно возникали конфликты, приводившие к разрушению культурных традиций. С благословения правительства многими резервациями руководили миссионеры, они принуждали аборигенов жить по их указке и не разрешали покидать пределы резервации. Миссионеры насильственно отбирали у матерей детей-полукровок и воспитывали их отдельно, так как считали, что у таких детей есть надежда стать человеческими существами. (Подобные случаи происходили еще совсем недавно в Западной Австралии.)