Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

Чрезмерное напряжение, попытки одновременно сделать тысячу дел не прошли даром: у меня то и дело портилось настроение, я теряла надежду, жаловалась на судьбу и ломала руки. Джен и Толи считали, что мне необходима передышка, они боялись, что иначе я просто лишусь рассудка, и в конце концов уговорили меня уехать куда-нибудь, хотя бы на неделю. Несколько дней они убеждали меня, что в мое отсутствие ничего не случится и верблюды не погибнут от того, что я шесть-семь дней не буду трястись над ними с утра и до ночи. Мы поместили Зелейку в загон, Джен и Толи обещали ежедневно собирать для нее корм, я успокоилась и решила, что все устроилось. Но у меня свои счеты с судьбой: с тех пор как я поселилась в доме Бассо, я не отлучалась от верблюдов ни на день, поэтому Зелейка надумала рожать, как только я уехала. Я получила телеграмму и помчалась в Алис со всех ног, но все равно опоздала: очаровательный, прелестный, трогательный верблюжонок с черной лоснящейся шерстью, еле переставляя длинные тонкие ножки, ковылял в загоне за своей дорогой мамочкой, решительно никого не подпускавшей к своему чаду. День, а может быть, два я убеждала Зелли, что не обижу ее первенца, убедить в этом верблюжонка — мы назвали его Голиаф — было еще труднее. Он унаследовал ум своей матери и привлекательную внешность отца: Зелейка родила на свет божий драчливого, дерзкого, упрямого, эгоистичного, требовательного, вспыльчивого, самонадеянного красавца, баловня судьбы — не верблюжонка, а сущее наказание. В конце концов Голиаф немного успокоился, и мне удалось надеть на него недоуздок, изготовленный Джен, и даже приучить его носить недоуздок постоянно. Тогда я осмелела: я стала осторожно поднимать одну ножку Голиафа, потом другую, прикасаться к его телу, набрасывать куски материи ему на спину и привязывать его минут на десять к дереву, растущему в загоне. Я выпускала Зелли погулять, а Голиафа оставляла на привязи, это устраивало всех, кроме Голиафа, который оглушительно орал, пока преданная мама не возвращалась и не давала ему пососать молочка.

Каждую минуту случалось что-то непредвиденное, и возникали все новые и новые препятствия, главным образом неодолимые. Мне предстояло путешествовать зимой, и я смертельно боялась, что с моими верблюдами может случиться что-нибудь вроде того, что уже случилось с Дуки, поэтому их надо было кастрировать. Выезжать я решила в марте, в самом начале осени. Так как дом Бассо должен был вот-вот перейти в ведение Земельного совета аборигенов, а Дженни и Толи предстояло вернуться в Ютопию, мы решили доехать до Ютопии на верблюдах, чтобы проверить, в порядке ли упряжь и другое снаряжение; этот пробный марш намечался на январь, и на всю подготовительную работу у меня оставался один месяц. Саллей кастрировал верблюдов, избавив меня от этой тяжкой обязанности. Он пренебрег обезболиванием, поэтому я дрожала, ломала руки и корчилась в муках, глядя на своих любимцев. Саллей связал Дуки и Баба веревками, как ощипанных птиц перед жаркой, повалил на землю — один взмах ножа, другой, пронзительный вопль, снова вопль — и кровавое дело сделано. Через две недели стало ясно, что Дуки вот-вот отдаст богу душу, потому что у него началось воспаление. Я вызвала своего друга ветеринара, и он решил прибегнуть к помощи имаскулейтора [17] Имаскулейтор — инструмент для кастрирования скота . Мы усыпили Дуки, как прежде усыпляли Кейт, а когда Дуки потерял сознание, ветеринар показал мне, что делать в таких случаях. Он вытянул наружу семенные канатики — они так раздулись, что стали похожи на яме, — и отсек их, забирая как можно выше. Боль мгновенно вывела Дуки из оцепенения. Затем начались бесконечные уколы террамицина. Ветеринар, как и я, считал, что прогулка в Ютопию поможет заживлению ран, поэтому приготовления шли теперь полным ходом.

Я понятия не имела, как навьючивают верблюдов, а верблюды понятия не имели, как носят поклажу во время длительных переходов. Я тревожилась и раздражалась по малейшему поводу и главным образом без повода. Погода не содействовала сохранению спокойствия; 55° жары на солнце. Упряжь, которую я изготовляла со священным трепетом, при первой же попытке пустить ее в дело оказалась ни на что не годной. К началу путешествия я разучилась говорить, вместо слов у меня изо рта вылетали какие-то невнятные звуки. Мы собирались выехать в шесть часов утра, пока еще можно было дышать и каждый глоток воздуха не обжигал легкие, как непогашенный окурок. В одиннадцать я, будто угорелая кошка, еще носилась взад и вперед, а Толи с Дженни то пытались успокоить меня, то спасались бегством и старались держаться от меня подальше. Наконец все как будто устроилось. На спины верблюдов водружены седла с красивыми овечьими шкурами и одеялами, поклажа равномерно распределена и не слишком обременяет верблюдов.