Георгий Карпенко - Полюс. Неутоленная жажда

И еще одна интересная деталь: примерно к середине пути мы стали тратить на обед ровно два часа, минута в минуту, от прихода на место и до выхода. При этом мы не смотрели на часы, просто каждая операция занимала вполне определенное время, ни больше, ни меньше. Все делалось автоматически, в оптимальном режиме экономии времени.

Слава: «14 апреля. 42-й день. Температура -20°. День опять очень тяжелый, сумбурный, полный моральных трудностей. Вечером уже трудно вспомнить, что было утром. Потеплело, переросло в пургу. К середине дня вышли в адское место. Глыбы льда размерами от холодильника до тепловоза ограждают реку Неву с крупными и средними „пельменями“. Скорость на этом участке 200 метров в час. Через Неву перебирались еще час. Без лыж, рискуя провалиться. Окончательно доломал „манюню“. Хотел даже в горячке ее выбросить, но удержался. Вскоре второе адское место. Пошел в обход, провалился и упал. Слышал хруст, лежу и боюсь вытаскивать лыжи. Медленно вынимаю — носок полностью обломан (тот, который я выпиливал из ярлиста). Я чуть не разрыдался. Почувствовал, что это начало конца. Еще более 400 километров, а идти не на чем и чинить нечем».

Монотонная, изо дня в день работа на фоне одних и тех же декораций не вызывала глубоких мыслей, мысли вообще ушли, как бесполезное, не помогающее делу занятие. Но, чтобы заполнить эту пустоту, мозг запускал непрерывную ленту знакомых лиц, которые сменяли друг друга, позволяя себя рассматривать. Освобожденное подсознание выталкивало все новые, давно забытые картинки из детства. Я слышал звонкие, отчетливые голоса и различал тонкие оттенки забытых индивидуальностей. Звучали песни тех лет, и я начинал петь весь этот длинный, накопленный жизнью, а после десять раз забытый репертуар. Но, наверное, ничто не забывается до конца. Сегодня хорошо шла песня «Течет Волга». Я сразу же вспоминаю зимний простор Иртыша и большой, поросший коричневым ивняком остров, лежащий почти напротив городка нефтяников, куда мы с папой и моим другом Сашкой Пушкаревым, таким же пацаном, шли по заснеженному льду, с луками, охотиться на зайцев. Был такой же, как и здесь, солнечный день, на белых просторах широкой, лежащей подо льдом реки. Первые в моей жизни белые поля без края и конца, ставшие в дальнейшем началом матерого туризма. Напевшись вдоволь «Течет Волга» и насмотревшись зимних картинок из своего детства, я вслед за песней «Ох ты рожь, хорошо поешь…» переношусь в лето, в село Полтавку Омской области, к бабушке. Вот где была настоящая, никогда уже не повторившаяся в той же степени Воля! Пацаны, взрослый велосипед, отданный в твое полное распоряжение, скачка на Сухую балку на питомницких конях, без седел, в жутком, но желанном порыве, рыбалка на озере бреднем, который мы тащили в густой траве по колено в воде… Эти песни хорошо подходили для последних переходов, когда ноги уже еле передвигались.

В нартах не более 70 килограммов, но мучения, которые мы испытываем, передвигая их, больше, чем в самом начале пути. Это, конечно, связано с тем, что пошли поля и началась откровенная рубка за Полюс. Если в марте у нас все было впереди, и мы просто шли, не утруждаясь расчетами времени, слепо ломились через торосы, особо не считая километры, то сейчас у нас были вполне конкретные параметры и ясные оценки наших перспектив. В феврале мы преодолевали двухсоткилометровую полосу торошения, созданную при навале дрейфующих льдов на береговую кромку островов Северной Земли, и оправдывали свою низкую скорость этими препятствиями. К середине апреля мы оставили за плечами пятьсот километров пути и две третьих всего времени. Пошли поля, зовущие к бегу, осталось только бежать. Но мы ползли. И даже такое медленное передвижение давалось тяжело. 15 апреля на одном из перекуров я вытащил из нарт внутренний вкладыш своего спальника, который стал вдвое тяжелее и оставил его на льду. На следующее утро та же участь постигла пятизарядный карабин «Сайга», из которого с момента его изготовления на Тульском оружейном заводе не было произведено ни одного выстрела. Я положил его на лед и, отогнав Славку от желания все-таки прихватить его, пошел дальше. Так одним махом я облегчил свои сани почти на семь килограммов. Слава был противником такого облегчения. Его сопротивление в этом вопросе говорило о его природной твердости. Он готов был тащить гору полунужных вещей, мучиться, но не допускал мысли о том, чтобы ради физического облегчения запросто расстаться с ними. Однако мои действия произвели на Славку определенное впечатление, так что он тоже оставил на биваке кучку разных, безнадежно ненужных нам предметов: мелочевку из ремнабора, кое-что из личных вещей и свой любимый термометр в огромной пластиковой кобуре, на который я косо поглядывал с самого начала марта. По моим прикидкам, после такой разгрузки он продолжал тащить килограммов восемь ненужных вещей.