Георгий Карпенко - Полюс. Неутоленная жажда

Наш рацион — один килограмм сухих продуктов на человека в день. Ежедневно наши нарты облегчаются на два с половиной килограмма (два кило продуктов и пятьсот грамм бензина). Лыжи стучат по плотному фирну — из-за усталости и тяжёлых нарт скользить на них не получается. Мы не скользим по снегу, а шагаем на лыжах. Таких шагов от мыса Арктического до Полюса ровно два миллиона, если идти по прямой. Но мы петляем.

Несмотря на пронзительное солнце, а скорее благодаря ему, морозы в начале апреля не сбавили оборотов, стрелка термометра, прицепленного к нартам, застыла на отметке -35°. Нам это было на руку, мы знали, что с потеплением обязательно придет ветер, и, как следствие, появятся новые трещины, открытая вода, торошение, свежий снег. Мы согласны были идти в морозах до конца, благодаря низкой температуре мы тащили свои нарты в основном по жесткому фирну и желали, чтобы такая поверхность сохранилась как можно дольше. Над Арктикой стоял мощный антициклон. В момент, когда мы выбирались из палатки, нас встречало яркое, низко подвешенное солнце. Половина всех дней была отмечена ветром средней силы, в основном с востока или северо-востока. Южных ветров вообще не было. В этом просматривался чей-то категоричный умысел, направленный в наш адрес, — отсутствие попутного дрейфа. Мы уже привыкли к тому, что лед, по которому мы упорно продвигались к Северному Полюсу, дрейфовал нам навстречу, съедая пройденные метры и даже километры. Мы уже давно не расстраивались по утрам, когда за ночь нас отбрасывало назад на два-три километра: это означало, что первый переход лишь вернет нас на те координаты, где мы были прошлым вечером. Эмоции на этот счет ушли. По мере продвижения к Полюсу мы все больше теряли элементарное свойство человеческого ума ловить ощущения и питаться ими и все больше превращались в механизмы по перетаскиванию грузов. Но мы ждали, мы каждый день встречали с надеждой, что вот еще немного — и появится долгожданный ветер с юга. И тогда мы, наконец, «поедем» на север, к Полюсу, вместе со своими торосами, нартами, белыми медведями…

Слава: «12 апреля. 40-й день пути. 86°05′ с. ш. 89°47′ в. д. До СП 436 км. Утром плохо себя почувствовал, полная разбитость, слабость, болит живот. Есть не мог. Вышли в 8:45. Вчерашнюю трещину пройти сходу не удалось, лед гнется. Накидали на „пельмени“ еще кусков льда и по ним перешли. Затем метров через 400 уперлись в воду. К этому моменту я еще плохо себя чувствовал, поясник давил на живот, слабость, к тому же сильно мерзнут руки. На разведку ходил только Гера, я не мог. Он нашел переход через зверские торосы по ледяным чемоданам. Я перешел из последних сил. Затем опять уперлись в воду, пройдя около 10 минут. Пошли искать вдвоем в обе стороны. Через 30 минут вернулись в исходную точку — практически не обходится. На моем участке трещина сужается, но зажата такими торосами — хуже, чем на Арктическом. Ветер усилился, видимости нет, пурга».

Этот день запомнился еще тем, что я вторично чуть не поморозил больную ногу. Погода явно поворачивала к пурге, а мы ползали по торосам вдоль воды и не могли найти перехода. Ногу начало ломить, а сапог сделался твердый, как гипс, это несмотря на то, что в течение последних нескольких часов потеплело на восемь градусов, до -24°. Нога начала «уходить», потом я перестал ее чувствовать. Перед нами раскинулась полынья, ближайшие торосы скрылись за пурговой мутью. Мы, с предвкушением близкого отдыха, поставили палатку, и я принялся сушить над примусом левый сапог. Хорошим признаком высушивания вещей всегда являлось наличие пара. Но сапог не парил. Во-первых, в нем была соленая морская вода, во-вторых, его стенки были заблокированы тончайшей фольгой, которая держала воду. Сапог стал теплым, с не защищенных фольгой торцов на горящий примус капала вода. Славка сказал, что воду нужно выбивать, и я выскочил на улицу и стал долбить сапогом о передок нарт. Летели брызги, по пластику текла вода, которая тут же замерзала и разлеталась осколками льда. Я колотил беспощадно и долго, с какой-то жадностью, как будто навсегда избавлялся от тяжелого недуга. Вечером, когда я начал перебинтовывать ногу и, как всегда, запачкал кровью Славкин спальник, он вдруг предложил мне заменить стерильную салфетку на туалетную бумагу. С этих пор я считаю, что у нашей медицины дела идут не так как надо еще и потому, что туда не пришли хорошие мозги. Миллионы людей, попадая на перевязку, всегда проходят через экзекуцию, когда хирург не моргнув глазом отрывает повязку от раны, да так, что ваши глаза вылезают из орбит. Это потому, что бинт армирует рану и, как в хорошем цементе, застывает внутри корки. Гениальность Славкиного предложения, за которое он никогда почему-то не получит Нобелевской премии, состояла в том, что туалетная бумага втягивала в себя то, что должно уйти, но при этом не вела себя по-зверски, как бинт. День космонавтики 12 апреля 2003 года стал знаменателен жизнеутверждающим высушиванием канадских ботинок и большим рывком в медицинской науке. И еще: колбаса, сало, сыр и масло стали резаться ножом при температуре -30°. Спальники изменили свое поведение и тоже стали значительно суше при этой температуре.