Ю. Щербачев - Поездка в Египет

— Вот он, смотрите…

На скате, в полугоре, довольно отчетливо вырезался в небе профиль человека в малороссийской шапке; он будто закопан по плечи в землю и, нагнувшись, глядит вниз, в море.

— А когда вы мне Родос покажете?

— До него еще далеко, часов восемь. Хороший город; я однажды провел в нем с неделю. В целом мире нет лучше Греков, чем тамошние; живут весело, открыто, и какие гостеприимные! Правда, чванны немного: у них ведь родословные ведутся от Периклов и Аристидов. Ну и сам город тоже старинный. Вообразите, например, улица времен крестоносцев; дома так сохранились, ровно жилые; прибиты к ним щиты и гербы… Того и жди, вылетит из ворот рыцарь с опущенным забралом, копье на перевес, и стопчет тебя своим конем: чего мол ходишь в наши владения?…

— Долго простоим мы в Родосе?

— Мы туда не зайдем вовсе.

— Как так? ведь по расписанию должны же остановиться?

— Что расписание? Теперь вон нельзя бросить якорь, — зыбь идет с зюйд-ост-тень-оста… Я так и проставлю в журнал.

Семен Семенович вынес из рубки морскую карту большого масштаба, на которой был даже помечен Паша, и беря меня в свидетели, стал вычислять неудобства, представляемые открытым родосским рейдом при сегодняшнем ветре и зыби.

— Если бы дул норд-вест-тень-вест, тогда бы зыбь с зюйд-ост-тень-оста улеглась…

Я ничего не понимал.

— Я главное, чтобы взять на судно одного Жида и три мешка арбузов, нужно за практику уплатить чуть не пятьдесят рублей, да угля сожжешь рублей на двадцать! И выходит один оптический обман.

Это я понял, но подобных причин Семен Семенович в журнал не заносит.

Опять пошел дождь и больно сечет лицо: капитан убрал карту, кочегар скрылся в подполье, босые ноги спрятались в нары, а девочка убежала к другому своему приятелю, повару.

Семен Семенович еще вчера превозносил мне красоту одной из поклонниц.

— Полюбуйтесь когда-нибудь, настоящая краля, говорил он.

Не она ли, высокая, стройная, стоит у борта и задумчиво смотрит в даль? Повязка спустилась с головы и русые волосы покрыли щеки.

«Наверно Анна Константинова»! мелькнуло у меня в мыслях, но ничто, кроме собственной фантазии, не могло подтвердить этой догадки. Если б еще цвет глаз, рост, особые приметы были выставлены в её паспорте…

Она не замечает дождя и ветра; устремленный в одну точку взгляд не видит окружающего; за морем, за островами на горизонте, открылась ей иная картина: тихая пристань, деревни дремлющие у подножия гор, и Смирна, светлая и радостная как весна… Там мир и покой, там рай, потому что там он, а он все!..

Кто он такой? Неужели Грек в засаленной феске с попугаечным носом, в роде тех почтительных истуканов, что сидели в консульстве на кончике стульев?

Обедали со скрипкой. [13] Снаряд из дощечек и веревок, которым во время качки придерживается посуда; его натягивают на стол поверх скатерти. Нусрет-паша лежит у себя, но блюда поочередно исчезают в его помещении и выносятся оттуда пустыми.

Вечером молчим с Семеном Семеновичем на мостике. Несмотря на сильный ветер, в осеннем пальто мне не холодно. А нынче Крещение: в России стужа, санный путь, иней на деревьях… И услужливое воображение переносит меня со Средиземного Моря в тот край, где хотя и не цветут лимоны, во который для Русского краше всех стран на свете…. Рулевой должно-быть тоже вспомнил родину; он проверяет курс, наклонившись над медным кожухом компаса, и поет вполголоса: «Ах ты, поле мое, поле чистое». Во мраке видно одно его освещенное лицо.

Побережья, вечно гористые, в отдалении синеватые, вблизи бурые, до сих пор томили меня однообразием, и я недоумевал, зачем их так пестро и заманчиво раскрашивают на географических картах?… Если бы дети знали правду, они наверное с меньшею охотой изучали бы географию.

Но сегодня берег представляет некоторые особенности: он исполинскою ступенью подымается из воды и виден слева по курсу, в ту и другую сторону, чуть не на сотню верст. Мы идем в двенадцати милях, однако воздух так прозрачен, что, кажется, до земли рукой подать; расстояние скрадывает лишь мысы и заливы, и горы отвесною ровною стеной преграждают море. За ними, гораздо дальше, от нас верстах в сорока, высится пологий снежный уступ; кое-где, как точки редеющие к вершине, рассыпаны ливанские кедры, но чаще сверкает сплошная девственная белизна. Вглядываясь в холодный блеск равнин, в голубоватые тени долов, я всею душой разделяю желание Семена Семеновича «хоть полчасика поваляться в снегу».