Дмитрий Быстролетов - В старой Африке

Зной усилился. Иногда возникал южный ветерок и обжигал, но не лицо, как это бывает на юге Европы, а горло и легкие. Безлюдье. Пустота. Отсутствие условий для жизни властно господствовало в гнетущем пейзаже: теперь глаз воспринимал все живое с особой радостью, как привет и подарок.

У Гая под сиденьем находилась корзина. В ней — пресный сыр, сгущенное несладкое молоко, томатный сок и шоколад.

Сначала он держал наготове фотоаппарат и делал снимки пустыни. Но что снимать? Справа и слева, впереди и позади — всюду плоский и ровный каменистый грунт, скучный, как запыленный старый стол. Привалы однообразны. В хорошо обжитых французами оазисах умеренное любопытство взрослых и восторг детворы. На фоне халатов приятно выделялись синие комбинезоны и белые костюмы французов. Сдача и прием почты. Невкусная еда. Испорченный жарой отдых. И снова раскаленная ширь, бескрайняя пустота, серая, оранжевая и желтая, почти белая и почти черная. Да, черная! В Сахаре путник видит все стадии разрушения каменных пород, причем щебень сверху покрыт темным налетом, который называется здесь загаром пустыни. Безлюдное пространство всегда безотрадно, но ничего не может быть ужаснее плоской равнины покрытой насколько хватает глаз черным раскаленным щебнем! Машина шла по этим поджаренным и обугленным камням и оставляла за собой светло-серый след. Медленно менялись безжизненные тона, медленно проплывали мертвые скалы, камни и песок, но всегда неотступно бежала за машиной пыль.

Пыль, пыль, пыль, пыль… Гай угрюмо молчал.

Знойные дни и прохладные ночи менялись законной чередой. Белая машина, ставшая уже серой, неутомимо бежала вперед. Несмолкаемый грохот. Зловонный чад. Жарко. Пусто. Скучно.

Длительное автомобильное путешествие утомляет всегда и везде, а трястись на грузовике по Сахаре — занятие и вовсе не легкое. Плечом Гай упирался в железную подставку для рамы, на которой над головами путников был натянут тент. На опоре болтался градусник, показывавший сорок четыре градуса. Сначала Гай развлекался тем, что считал, сколько раз при особенно резких толчках он ударялся головой о горячее железо, но, быстро насчитав первую тысячу, бросил это занятие и нашел себе другое — воспоминания. Что же привело его к этой горячей железной опоре с болтающимся термометром?

Р-р-р-р…

Машина резко затормозила. В тяжелом воздухе повисли клубы синего дыма. Пассажиры недовольно подняли головы.

— Гастон, взгляни-ка вон туда!

Грязным пальцем Бонелли указал вперед. Усач молча посмотрел бычьим взглядом. Потом изрек:

— Они.

— В чем дело? Мотор испортился? — заволновались пассажиры.

Бонелли не спеша встал, вышел из машины, вынул из кобуры большой пистолет и ввел пулю в ствол. Осмотрев оружие, он, очевидно для пробы, выстрелил в землю. В мертвом безмолвии пустыни выстрел прозвучал неприятно. Затем он, держа оружие наготове, приступил к отправлению маленькой естественной надобности. Между тем Гастон, порывшись под сиденьем, извлек из его недр пулемет, насадил на турель, заложил обойму и навел на цель. «Это охранник, а не штурман!»

Пассажиры совершенно растерялись.

Облачко пыли приближалось — уже можно было различить темные фигурки всадников на верблюдах.

Усач встал, снял пробковый шлем, широкими движениям и вытер огромным пестрым платком пот — сначала с лица, потом с лысины, наконец, с багровой шеи. Надев шлем и подкрутив усы, он повернулся к безмолвным и бледным пассажирам:

— Господа пассажиры! Извольте залезть под скамьи. К нам приближаются туареги!

Так началось для ванЭгмонда знакомство с настоящей Африкой.

Ошалев от жары, он не заметил, что ровная до сих пор местность постепенно стала волнистой: каменистые холмы гряда за грядой тянулись поперек пути. Отряд туарегов остался в лощине, а трое двигались навстречу путникам, то скрываясь, то показываясь вновь, каждый раз все ближе и отчетливее.

Чего им надо?

А вот сейчас увидим. — Бонелли спокойно оперся локтем кузов автомобиля, держа пистолет наготове.

— Что советуете приготовить — фотоаппарат или браунинг?

— То и другое, мсье.

Вдруг совсем близко, шагах в двухстах, всадники вынырнули из-за камней и остановились: три яркие фигуры, точно вырезанные из цветной бумаги и наклеенные на бледно-лиловое пламенное небо.

— Какая красота! — невольно вырвалось у ванЭгмонда. Непринужденно и легко, как будто паря в воздухе, сидели на верблюдах две тонкие гибкие фигуры, укутанные в белые широкие халаты. На высоких копьях, пониже блестящих наконечников, трепетали бело-красные флажки. Лица были закрыты черно-синим покрывалом, через узкую прорезь светились воспаленные красные глаза. Иссиня-черные волосы заплетены во множество косичек, приподняты и пропущены сквозь чалму. Они развеваются над головой, как пучок живых змей.