Жюль Верн - Михаил Строгов

Но тут обнаружилось весьма досадное обстоятельство: первые принесенные с востока льдины уже неслись меж берегов Ангары и, стало быть, спускались вниз, к Иркутску. Правда, пока не в таком количестве, чтобы закупорить реку, да и мороз стоял пока не такой сильный, чтобы они смерзлись в сплошную корку.

Плот доплыл до гавани и тут остановился. Старый матрос решил устроить часовую передышку — произвести необходимый ремонт. Могли разойтись развязавшиеся кое-где бревна, и, чтобы плот выдержал стремительное течение Ангары, требовалось связать их покрепче.

В теплое время года гавань Лиственичная служит пристанью для посадки и высадки путешествующих по озеру Байкал — едут ли они в Кяхту, последний город перед русско-китайской границей, или возвращаются обратно. Поэтому здесь часто останавливаются пароходы и более мелкие каботажные суда с озера.

Однако теперь Лиственичная была безлюдна. Ее жители не захотели терпеть грабительские наезды татар, захвативших уже оба берега Ангары. Флотилию судов и лодок, обычно зимовавшую в гавани, они отправили в Иркутск и, забрав все, что могли унести, вовремя укрылись в столице Восточной Сибири.

Понятно, что новых беженцев старый матрос в гавани не ждал, и, однако, не успел плот причалить, как из одной брошенной избы выскочили два человека и со всех ног припустили к берегу.

Сидевшая на корме Надя рассеянно смотрела по сторонам.

И вдруг, чуть не вскрикнув от неожиданности, схватила Михаила Строгова за руку. Тот поднял голову.

— Что случилось, Надя? — спросил он.

— Миша, тут двое наших попутчиков.

— Как — те самые француз и англичанин, которых мы встретили еще в ущельях Урала?

— Да.

Михаил Строгов вздрогнул, ибо строгому инкогнито, которого он никоим образом не хотел открывать, грозило разоблачение.

И в самом деле, Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт сразу узнают в нем уже не Николая Корпанова, но именно Михаила Строгова, царского гонца. Оба журналиста, после того как оставили Строгова на станции в Ишиме, уже дважды сталкивались с ним — сначала в лагере Забедьево, когда он кнутом рассек лицо Ивану Огареву, а затем в Томске, когда эмир вынес ему приговор. Стало быть, они знали, как к нему относиться и кто он на самом деле.

И Михаил быстро принял решение.

— Надя, — сказал он, — как только француз и англичанин взойдут на плот, попроси их подойти ко мне!

Это и впрямь были Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ, которых, как и Михаила Строгова, привела в гавань Лиственичную не случайность, а логика событий.

Как мы помним, побывав на торжестве по случаю вступления татар в Томск, они ушли, не дожидаясь жестокой казни, которой закончился праздник. И разумеется, они были уверены, что их давний попутчик предан смерти, так как не знали, что по приказу эмира он только ослеплен.

Раздобыв лошадей, журналисты в тот же вечер покинули Томск с твердым намерением отправлять отныне свои корреспонденции из русских лагерей Восточной Сибири.

Не теряя времени, Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт помчались к Иркутску. Они надеялись достичь его раньше Феофар-хана, и это им несомненно удалось бы, если бы не третья колонна, пришедшая долиной Енисея из южных краев. Как и Михаилу Строгову, путь им был отрезан, прежде чем они достигли реки Динки. Отсюда и решение спускаться вниз до озера Байкал.

Прибыв в Лиственичную, они обнаружили, что гавань пуста. Теперь они не могли ехать в Иркутск, окруженный татарскими войсками. И вот уже третий день в полном замешательстве торчали здесь, когда вдруг увидели подошедший к берегу плот.

Им рассказали о намерениях беженцев. У тех явно имелся шанс, незаметно проплыв среди ночи рекой, проникнуть в Иркутск. И журналисты решили попытать счастья.

Альсид Жоливэ тут же вступил в переговоры со старым матросом и попросил у него для себя и своего спутника разрешения пройти на плот, соглашаясь заплатить любую цену, какую только тот запросит.

— Здесь не платят, — степенно ответил ему старый матрос, — здесь рискуют жизнью — и только.

Оба журналиста взошли на плот, и Надя видела, как они устраиваются на носу.

Гарри Блаунт по-прежнему оставался тем холодным англичанином, который за весь переход через Уральские горы едва ли хоть раз заговорил с нею.

Альсид Жоливэ казался серьезнее, чем обычно, и нельзя не признать, что серьезность эту оправдывали весьма серьезные обстоятельства.

Итак, француз уже расположился на носу плота, когда почувствовал, как кто-то тронул его за руку.