Рокуэлл Кент - Саламина

Дом получился красивый. Поселок был горд, как Юстина в своем рождественском платье.

Получив приглашение ехать на юг на одном из комфортабельных катеров Датского геодезического института, мы отменили свою поездку на упернивикской шхуне. Это избавляло ее от захода в Игдлорсуит. Мы же могли ехать до Годхавна в обществе старого друга Януса Серенсена, а с Лембке-Отто нам все равно потом предстояло увидеться. Катера должны были отплыть из Уманака 1 октября. Оставалось так мало времени, а столько еще нужно было сделать! Слава богу, что у нас было столько дел.

Приятно думать о возвращении на родину. Господи, иногда мне кажется, что все мои странствования затеваются только для того, чтобы Америка, ее горы, ее скалы и ручейки, несмотря на многое другое, была мне еще дороже. Мы любили Америку не меньше от того, что так полюбили Гренландию.

Разве, веря в жизнь на том свете, верующие не цепляются крепко за свою жизнь на земле? И если бы это было возможно, то разве друзья наши, умирая, не обещали бы вернуться назад?

«Мы увидимся снова» — так думают верующие.

— Мы увидимся снова, — говорили мы нашим гренландским друзьям, — мы еще вернемся.

Но они сомневались в этом; Саламина плакала.

— Может быть, нам лучше лишить себя жизни, — грустно сказал Мартин.

— С тех пор как умер Исаак, вы для меня как родной отец, — сказал Абрахам.

— Вы для нас всех как отец и мать, — говорили Рудольф, Ионас, Петер, Кнуд.

Все это не облегчило расставания. Вы, наверное, знаете, как трудно расставаться с дорогими друзьями и чувствовать, что это навсегда. У нас такие расставания бывают только с умирающими. Наш мир, Европа, Америка, тесен, люди потоками текут с одного континента на другой. Мы встретимся снова, мы можем снова встретиться: это лишает трагического оттенка всякое расставание. В Гренландии — другое дело. Для гренландцев Гренландия — весь мир. Мы для них как будто свалились с Марса. Приезжаем, живем недолгое время, нас начинают любить, мы становимся здесь нужны и уезжаем — как будто снова на Марс — навсегда.

Мы сами не знали, вернемся ли снова сюда, и не потому, что Гренландия далеко, что туда невозможно снова приехать. Гренландия — закрытая страна: туда нельзя приехать. Калитку чуть-чуть приоткрывают, вы предъявляете паспорт, в котором указаны цель поездки, срок. Все в порядке: для этой цели и на этот срок вас впускают. Посетить Гренландию вторично ради свидания с любимыми друзьями? С точки зрения администрации, любовь — не мотив для поездки. Но все-таки я опять здесь, я пишу эту книгу в Гренландии.

— Я писал директору, — сказал мне Абрахам, — что вы нам нужны.

Так легко и так добродетельно предаваться сентиментальным рассуждениям о бедных, а в Гренландии расточать льстивые похвалы простым гренландцам. Вы словно «батюшка» краснеете от гордости, расплываетесь от удовольствия, добившись благодарности и признательности гренландцев. Вы добились этого мелкими подачками. Восхваляя гренландцев, вы возгордились. Такие ощущения для меня не новы, я сам жертва их, и мне это нравится. Пусть признание избавит меня от сантиментов и позволит мне выступить с беспристрастной оценкой этих человеческих существ — продуктов грубой, холодной, суровой окружающей среды.

Сейчас было бы просто глупо цепляться за осмеянную догму нашей Декларации независимости, что «все люди одинаковы». На самом деле это не так, и мы это знаем. Но, следуя по пятам за этим утратившим всякое уважение величественным жестом демократии, та же мысль в наше время выступает в новой форме: все расы одинаковы. Я подтверждаю это. Но ко все усиливающемуся голосу общего мнения в Америке, что негры не хуже нас, хочу добавить еще наше мнение, составленное в Игдлорсуите: мы — говорится это в похвалу нам — похожи на гренландцев. По всем признакам, по смеху и слезам эскимосов, по тому, что вызывает у них смех и слезы, по тому, что они любят, и по тому, как они любят, по всем духовным качествам, проявляющимся в интимном общении с нами, — люди эти точно такие же, как и мы.

Но, давая эту продуманную оценку, я должен ясно сказать, что, слабо зная их язык, мы могли судить обо всем только качественно. В наших разговорах, даже выходящих за рамки обыденных, мы были вынуждены пользоваться детски простыми выражениями, исключавшими обмен сколько-нибудь тонкими оттенками мысли. Я поэтому не знаю, свойственна ли им интеллектуальная тонкость. Могло ли хорошее знание эскимосского языка как предпосылка для серьезного времяпрепровождения в их обществе открыть перед нами область общих интересов? Я говорю о них, как о друзьях, но нам очень не хватало дружеских бесед.