Александр Сорочинский - В таёжных дебрях Подкаменной Тунгуски

Хозяин арендуемой нами половины дома – Никита, сам жил с женой во второй половине. Это был мужчина лет пятидесяти на вид, широкоплечий, огромного роста и дикого вида, заросший широченной чёрной с проседью бородой. Когда Коля сообщил, что ему уже за семьдесят, я был просто поражён. Жизнь просто бурлила в нём. Сам он незадолго до происшествия рассказывал знакомым охотникам: «Прихожу из тайги уставший, голодный, а моей нет дома. Выхожу, дверь в баньку приоткрыта, я туда, а там жена стоит спиной ко мне, наклонилась и тряпкой пол моет. Ну тут как кровь ударит в голову, глаза застит красная пелена, и мне уже ни еды, ни баньки, ни отдыха не надо! Прыжком вперёд, задираю Матрёне юбку на голову, и пока разок, другой, третий не помилуюсь с ней, ничего-то мне в этой жизни не надо! Вот так-то, молодёжь слабосильная, измотанная жизнью, учитесь, пока я жив!». И глядя на Никиту, не было никаких оснований сомневаться в правдивости его слов.

Соседи были невольными свидетелями его разговоров с женой. Бывало, она пронзительным высоким голосом выговаривала Никите: «Разве можно пить столько времени? Посмотри на себя! Совсем одичал. Починил бы плетень, сделал бы другие дела по хозяйству». В ответ раздавался его могучий, какой-то изнутри идущий бас, от которого дрожали стены дома: «С чего это я одичал? Я и пью-то всего неделю!». Да, это был богатырь во всём! До недавнего времени он ходил в одиночку с рогатиной (длинной палкой с металлическим наконечником, похожей на копьё) на медведя.

Этот современный гладиатор был человеком суровым и бесстрашным. Ему нравилось побеждать зверя в честном бою. Это давало чувство уверенности в себе и горячило кровь, заставляя быстрее биться сердце. И ему было всё равно, что никто не видел его подвигов. Он делал это не на показ, а для удовлетворения своего охотничьего азарта, хищнического инстинкта. Тем более что в этих краях такой способ охоты на хозяина тайги – крупного бурого медведя, считался особой доблестью. Далеко не каждый, даже из бывалых местных охотников, отваживался на это. Так Никита добыл семь медведей. С восьмым у него произошла осечка.

Никита охотился на медведя зимой. Он будил зверя во время зимней спячки, поднимал его из берлоги, и убивал рогатиной, не снимая с плеча карабина. На этот раз попался бурый медведь огромного размера. К тому же зверь быстро вышел из вялого полусонного состояния. Он двинулся на непрошенного гостя со скоростью пассажирского поезда. Медведь весом более трёхсот килограммов с неожиданным проворством через считанные мгновенья оказался на расстоянии вытянутой руки от своего обидчика. По пути зверь одной отмашкой мощной лапы со страшными когтями отбросил в сторону крупную сибирскую лайку, попытавшуюся было усадить его, схватив сзади за штаны (единственное незащищенное мохнатой шкурой место).

Свору собак охотник не держал, у него была только одна большая лайка по имени «Барон», под стать ему самому. С ней он и пришёл к берлоге в тот день. Обычно лайка успевала отцепиться от зверя и увернуться от когтей медвежьей лапы, или от не менее страшного удара сохатиного копыта. Однако этот крупный, внешне неповоротливый, только что поднятый из берлоги во время зимней спячки, медведь оказался на редкость ловким. Он сумел зацепить вёрткую лайку и глубоко пропороть когтями её шкуру. Собака взвизгнула, отпрыгнула в сторону и инстинктивно несколько раз лизнула рану. Никита, не ожидавший, что медведь окажется таким крупным и быстрым, на мгновенье замешкался. Этот зверь первым из «добываемых» медведей сумел застать его врасплох и воспользовался против Никиты его же излюбленным оружием – быстротой и внезапностью! Спустя короткое время охотник всё-таки нанёс сильнейший отработанный прицельный удар своей рогатиной. Обычно он сразу убивал зверя. Но мгновенное замешательство привело к тому, что охотник упустил самый выгодный момент для атаки, ударил не точно в сердце, а рядом, да ещё не очень сильно. Ему просто не хватило расстояния для хорошего размаха, так как Никита подпустил зверя слишком близко к себе. Медведь на считанные секунды приостановился, затем издал трубный низкий рёв боли и ярости, и снова бесстрашно и свирепо ринулся на серьёзно ранившего его обидчика.

И так-то неслабый медведь пришёл в бешенство и был полон решимости показать человеку, на кого тот поднял рогатину. Сухо хрустнуло древко охотничьего копья, легко, без усилий, как соломинка переломанное коротким движением медвежьей лапы. Охотник рывком скинул с плеча карабин, но не успел даже повернуть его в горизонтальное положение. Снова раздался треск разламываемого дерева, и бесполезный искорёженный карабин с раздробленным прикладом и изогнутым стволом упал рядом с обломками рогатины. Бежать было бесполезно – от этого зверя, да ещё разъярённого ранением, не убежишь. Это в сказках, да на арене цирка он выглядел неторопливым и неповоротливым! У Никиты осталось последнее оружие – охотничий нож. Взяв за рукоятку торчащего за поясом, острого как бритва, самодельного ножа, охотник попытался быстро вытащить его из ножен.