Борис Норд - Льды и люди

„Седов“ из первых человеческих кораблей пришел сюда свободно.

— 82 градуса 14 минут, Владимир Иванович, без изменений… — закончив новые вычисления, сообщил штурман.

— 82 градуса 14 минут, — устало повторил Воронин, бросая на лоцию карандаш. — А как льды? — Воронин с трудом подавил зевок. Двое суток он спал урывками, не раздеваясь. — Можно льды форсировать?

— Все можно, Владимир Иванович, — увернулся штурман.

Запахнув тулуп, Воронин вышел из рубки. Гул работавших полным ходом машин „Седова“ тонул в голубом спокойствии.

Бороться с вечными льдами было бесполезно. Разум был против борьбы; воля моряка — за. Воронин поднес бинокль к глазам. Может быть, где-нибудь поблизости есть большое разводье.

Разуму пришлось уступить.

— Непроходимые льды, — засовывая бинокль в карман, безнадежно сообщил Шмидту Воронин. — 82 градуса 14 минут, Отто Юльевич. Будем рисковать?…

— Рисковать? Нет, Владимир Иванович, — отвечает Шмидт. — Как ни заманчиво итти дальше, но… на Гукере остались строящие радиостанцию плотники.

— Так что же?

— Идем обратно.

Воронин скомандовал в рупор:

— Полный назад!

Воронин сказал штурману:

— Меняем курс на зюйд-вест. Идем к мысу Бророк.

Гигантский мыс из черных базальтовых скал выполз из глубин разбушевавшегося моря Виктории.

Мыс был точным сколком Кап-Флоры.

Только еще более черен оттенок базальта. Более мощен ледник. Да два высоких утеса сторожат по бокам его покой.

— Мыс Бророк, — печально сказал Визе. — Это Земля Рудольфа. Здесь могила Георгия Седова.

Черные базальты мыса скрывались за кидавшимися на ледокол исполинскими валами.

„Седов“ обледенел. Море кидало ледокол, как двухметровое бревно.

Шестнадцать часов лежал „Седов“ в дрейфе, покорно несясь по воле волн моря Виктории. И снова в штурманской рубке скалой нависал над столом Воронин.

Английская лоция снова вошла в свои права… Но Воронин бессонничал над ней бесполезно. Лежащему в дрейфе кораблю лоция нужна так же, как паспорт лежащему в агонии. В дрейфе властен — шторм.

Скалы острова Рудольфа закрыли ледокол от завывавшего в обледенелых вантах ветра. Черные базальты мыса стали уже выше мачт „Седова“. Более угрюмого места, чем эти голые, покрытые льдом скалы, мы не видели на архипелаге. Это было царство ледяной смерти.

— Это мыс Бророк!

Вглядываясь в приближавшиеся черные скалы, Визе рассказывал матросам, делавшим мемориальную доску на могилу Седова:

— Лейтенант морского флота Седов стоит того, чтобы помнить и чтить его память. Седов не походил на остальных офицеров, ставивших идеалом — золотые аксельбанты. Лейтенант Седов пожертвовал жизнь науке и архипелагу. Георгий Седов лежит здесь, под этими мрачными скалами…

Приспустив на корме флаг, салютуя месту смерти Седова-человека, ледокол „Седов“ медленно подходил к Кап-Бророку.

Гулким обвалом льда с глетчера встретил Кап-Бророк людей.

Но смолк грохот разбивавшихся о валуны ледяных глыб, и наступила могильная тишина. Напрасно ухо ловило хотя бы шумы птичьего базара, как на Кап-Флоре. Криков жизни не было, ибо не было и самой жизни.

На Кап-Бророке черные скалы и голубой лед. Голубой лед земли и зеленый лед моря. Да где-то меж валунов лежало превратившееся в лед человеческое тело.

Разбившись на партии, мы стали искать могилу Седова. Внимательно вглядываясь в осколки скал, в маленькие возвышенности у подножия мыса, искали место, где, по рассказанным Линником и Пустошным приметам, они вырыли могилу.

Часа через два все приехавшие в шлюпках собрались на снеговом холме.

Могилу Седова найти не удалось.

Пурги сбросили наверное в море поставленную над могилой матросами для приметы сломанную лыжу.

— Я думаю, — высказал Визе свои предположения, — что падавшие обломки скал завалили сделанный Линником и Пустошным жалкий надмогильный холм. Может быть ледниковые ручьи размыли его и унесли останки Седова в море. Ведь с тех пор прошло уже 15 лет…

Грохот нового обвала прервал речь Визе. Не такой ли грохот был последним салютом уничтоженному обвалом праху Седова?

Визе не стал продолжать речь. Медленным жестом снял он с головы шапку.

Все молча стояли вокруг, подставив последним порывам шторма обнаженные головы.

…Вереницей пробирались мы к лежавшим на берегу шлюпкам.

У края снежного холма, у струившегося с глетчера прозрачного, как слезы, ручья, остался одинокий шест с красной доской. На доске надпись по-русски и по-английски: